Начальник милиции 2 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Собаки любят похвалу, как и люди. Обратная связь от хозяина им очень важна.

— Забирай и пакуй, — кивнул я на покусанного жулика, обращаясь к Трубецкому. — А мы пока опишем похищенное…

Я подошел к оперативнику ближе и тихо добавил:

— Антошенька, надеюсь, ты разговоришь его за всю серию краж, а не только за сегодняшнюю заяву. Столько темнух с отдела снимем.

— Без собачников как-нибудь разберемся, — пробурчал тот, явно недовольный тем, что кинолог раскрыл преступление, а теперь еще и указывает, что делать. Ему — старшему инспектору.

Оперативник сгреб Ткачука и повел в машину. Я вернулся к следаку на берег и обрадовал его, что теперь осмотр надо делать еще и в усадьбе, а после, выписав санкцию у прокурора, и обыск жилища не мешало бы провести. Наворовано там много, наверное. Судя по хитрой морде, вряд ли Ткачук одним движком ограничился.

Голенищев поначалу дернулся, усом пошевелил нервно, как таракан, которого на кухне под сковородкой застукали. Он ведь тоже не привык от кинологов всяких указания получать, но потом, вспомнив, что я все-таки из бывших следаков, сухо кивнул и плотно сжал губы. Такое ощущение, что в душе он меня тихо ненавидит, по крайней мере — недолюбливает точно. Пирожки от Аглаи никак не может простить или что-то ещё? Я аккуратно окинул его вопросительным взглядом. Что его не устраивает? Не враждовать сейчас нам всем надо, а объединяться. Не понимает товарищ следователь нависшей над отделом угрозы и всей серьезности ситуации.

— Авдей Денисович, — проговорил я, когда никто не слышал нас, потому что мы стояли чуть в отдалении, на бережке. — Ты не думай, я тебя не учу, мне, как говорится, за «державу» обидно.

— За какую державу? — повел он бровями, они вообще удивительно подвижные у него, почище усов.

— Ты же мужик неглупый, — произнёс я уверенно, хотя это момент спорный, ну да ладно, — сам подумай, что может с нашим отделом статься, если полугодие в очередной раз завалим.

— Не в первый раз уже, — отмахнулся тот. — Ну, снимут Кулебякина, а нам взысканий напихают по самое не хочу. Выговор не триппер, носить можно. Что уж теперь?

— Взыскания? И все, думаешь?

— Ну, премии лишат, может, путевку зажилят, нам не привыкать…

— И скажи мне, дорогой товарищ лейтенант, и долго ты привыкать собираешься?

— Слушай, Морозов, говори уже прямо, куда клонишь? У меня столько писанины тут…

— Авдей, — серьезно проговорил я. — Если скажу прямо — тебе не понравится.

— А ты попробуй… — дернулся он, но не из злости, а скорее по привычке.

— Ну, смотри, — начал я. — Купер сейчас у руля, но откровенно в дела служебные не вникает. Заметно? Заметно. При его дальнейшем попустительстве отдел точно в жопе, я извиняюсь, будет. И какой по нам вывод сделают высокие начальники из главка? Как думаешь? А вывод будет примерно такой… Если уж под руководством подполковника Купера личный состав не справился с поставленными задачами, то, получается, дело вовсе не в руководителе, не в Кулебякине. Эта ведь переменная у нас пока за скобками. Так?

— Ну-у… так… — брови Голенищева застыли треугольником.

— Значит, возьмутся за нас плотняком и по полной. Репрессии могут быть почище выговоряшников.

— Что, например? — тихо пробормотал следователь.

— Например, могу отправить на внеочередную аттестацию. Запросто!

— Но зачем?

Я вздохнул немного картинно.

— Повод им нарисовать — раз плюнуть. На предмет определения соответствия занимаемым должностям. И тогда хана всем. Опять же, в аттестационной комиссии главка Купер рулит. Если ты забыл. Хорошего ничего там не жди.

— И дальше что?

— А то, Авдей Денисович, что головы некоторые наши полетят. А кто у нас за основные показатели ответственный?

— Начальник… Ну еще много кто…

— Да не много… Следователи — в первую очередь, если дела в суд не выдают, то получается, что раскрытие в заднице. Сам понимаешь, что палочная система к этому ведёт, и так нас в главке оценивают. И представь себе, если тебя на этой аттестации зарубят?

Теперь уже я откровенно вперился в него взглядом.

— Не зарубят! Я честно делаю свою работу…

— А кто говорит о честности? Например, не тебя, так Аглаю Степановну могут зарубить, и тогда что? Не сможешь ты ее лицезреть каждый день на работе, Авдей…

— Ты к Аглае не лезь! — чуть вскрикнул Голенищев, но тут же осекся и взял себя в руки.

Вот так-то. Накрутил я ему в мозгу возможное будущее. Он все живо очень представил.

— Так я и не лезу, я же за тебя беспокоюсь, и, знаешь, — я хитро подмигнул, — мне кажется, вы бы с ней были неплохой парой, если бы ты не… тупил.

— Как это, не тупил?..

— А вот так… о том, что ты к ней неравнодушен, ты ведь только мне горазд высказывать.

— А что, я на каждом перекрестке должен об этом кричать? — покраснел тот.

— Ты ей намекни.

Голенищев вдруг призадумался, потеребил ус, а потом тихо пробормотал:

— Ну-у, не знаю, она вообще на меня не смотрит как на мужчину. Она никак на меня не смотрит.

— Женщина и не должна смотреть, она поглядывает, а ты можешь и не заметить этого.

— Думаешь?

Вот, теперь он на меня уже не зыркает, совсем по-другому смотрит.

— Уверен… Давай, действуй, давно пора уже.

— А что делать?

— Позови ее куда-нибудь, пригласи.

— В парк? На колесо? Это в Угледарск надо ехать.

Я отвлёкся на Мухтара, чтобы вслух не засмеяться.

— Голенищев, какой парк — ты же не пионер! В ресторан.

— Ой, не знаю, — вздохнул тот. — Думаешь, согласится?

— А ты проверь…

— Я как-то приглашал ее, она отказалась.

— Вот как? И что ты ей сказал?

— Что чебуреки люблю. Сказал — пойдемте, поедим. В них много мяса и лука…

— Твою маковку, Голенищев! Какие, к черту, чебуреки, ты бы еще пельменями соблазнил. Позвони в ресторан, закажи столик.

Тот покачал головой с совершенно безнадёжным видом.

— По телефону они только шишкам бронируют.

— Ну так сходи ножками, организуй. А потом предложи Аглае, мол, вечер хотел бы провести с ней, в прекрасной обстановке, так и так, задолбала работа, хочется коллегу узнавать не только по делам, но и в неформальной обстановочке. И сразу дай понять, что намечающийся банкет за твой счет.

— Как — за мой? — дернулся Голенищев. — За нее тоже платить? Она больше меня получает. У нее стаж больше, и…

— Не жмись… Заплатишь. Так принято. Ты же кавалер.

— Ладно… Надо попробовать, — вздохнул Голенищев. — Но только после зарплаты, сейчас денег нет.

И губы поджал.

— Настоящий мужик всегда на женщину деньги найдет, на вот, держи, — я протянул ему полтинник, — потом отдашь, когда сможешь, мне не к спеху, если что.

— Спасибо, Морозов… — следак смотрел на деньги немного ошарашено. — Ты вот так занимаешь мне, чтобы… чтобы помочь?

— А что тут такого?

— Мне никто никогда не помогал, — Голенищев даже немного размяк, часто заморгал, а его усики чуть опустились. — Спасибо…

— Да ладно, я же не почку тебе подарил, а так, в долг. И вообще, хотел тебе давно сказать, сбрил бы ты свои тараканьи усы. Без обид, но без них ты будешь смотреться куда интереснее.

Он провёл рукой по губе, будто пытался так проверить, вправду ли они тараканьи.

— А разве женщинам не нравятся усы?

— Такие — вряд ли…

Следак погладил «щетку» на губе:

— А я думал, нравятся…

— Ну, вот пригласишь Аглаю и в ресторане за бокалом вина ненавязчиво спросишь. Только не в лоб, а играючи, как бы шуткой. Понял?

— Понял, только что-то боязно мне…

— Про усы спрашивать?

— В ресторан приглашать…

— А ты попробуй, понравится, — усмехнулся я. — Только не в чебуречную, запомнил? Именно в ресторан…

Переделав все дела на месте, мы погрузились в бобик. Задержанному места в салоне не нашлось, нас и так было пять человек вместе с водилой, еще громоздкий чемодан криминалиста под ногами и его огромная фотовспышка мешается. Сама лампа была не очень большая, а вот батарейка к ней, вернее, аккумулятор, не маленький, сам по себе как отдельный чемоданчик с плечевым ремнем. Вот такие сейчас фотовспышки. Зато этот «Луч» надежный и крепкий, как советский танк.