На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович
В данном случае думать о себе означало думать о том, как мне в этих новых условиях быть и что бы такое сделать, чтобы сохранить, а по возможности и улучшить то положение, что было у меня на конец прошлого, одна тысяча восемьсот двадцать седьмого, года. Ни добровольно-принудительное сотрудничество с Палатой тайных дел, ни, тем более, золотая клетка приемлемыми перспективами для меня не являются, только сохранение статус-кво и никак иначе!
Самым простым решением представлялось поклониться царю нашему государю Фёдору Васильевичу, признаться ему во всём, да и испросить царского дозволения жить как раньше. Но самое простое — не всегда самое лучшее, а уж в данном-то случае такой вариант стоило, пожалуй, признать едва ли не худшим. Что царь мне благоволит и за мной присматривает, я заметил уже довольно давно, а раз так, то почти наверняка тайные доложили ему о своих в отношении меня подозрениях, но государь решил не вмешиваться, а благосклонно понаблюдать. Что-то представлялось мне, что при таком отношении царя ко мне моё признание государь расценил бы как трусость и слабость — со всеми неприятными для меня последствиями. Нет уж, доставлю его царскому величеству удовольствие понаблюдать за моими трепыханиями, глядишь, и оценит по достоинству. Если, конечно, трепыхаться буду успешно. В общем, идея сдаться царю была с ходу отвергнута, и я принялся искать другие решения, более изящные и действенные.
Идти к тайным у меня опять-таки никакого желания не появилось. Помнится, предвидение подсказывало, что они сами ко мне придут, вот тогда и поговорим. А вот с кем бы я поговорил до встречи с тайными, так это с тем же Смирновым, только исключительно с глазу на глаз. А что, выкачу ему претензию за Тихонова и его художества, и пусть оправдывается. Оправдания его мне, честно говоря, без надобности, но вот получить в виде компенсации морального ущерба подробные сведения о том же Тихонове и его делишках было бы в преддверии общения с тайными очень даже неплохо…
Я попытался раскачать предвидение, но оно скромно помалкивало. Ну да ничего, ближе к делу попробую ещё разок.
Вспомнились слова архимандрита Власия, именовавшего моих недоброжелателей не иначе как завистниками. Подбирать нужные слова к любому случаю священнослужители умеют лучше многих, и именно о завистниках отец Власий говорил, как я понимаю, сознательно и целенаправленно. Даже не представляю, знает ли и он о моей сущности, хотя не удивлюсь, если знает, но ведь и правда же, есть в чём завидовать мне прочим лицам иномирного и иновремённого происхождения! Всё-таки общество у нас тут сословное, и пусть каждое сословие имеет свои права, боярином быть уж всяко удобнее, нежели купцом, как господин Смирнов, или вообще не пойми кем, как господин Тихонов. Удобнее, кстати, не только по положению в обществе и уровню жизни, но и в рассуждении дел чисто попаданческих — и денег на воплощение прогрессорских идей побольше, и продвигать те идеи как сами по себе, так и воплощённые в изделия попроще. Хотя вон тому же Смирнову денег на организация телеграфного агентства тоже хватило… А Тихонову уже хватило только на наём Мартышки, и то не факт, что это были его собственные деньги, а не того же Смирнова. Так что да, тут со стороны названных господ и зависть очень даже может иметь место. Ну да пёс с ней, с той завистью, вернусь-ка я к своим делам.
…В Елоховскую губную управу я отправился утром следующего дня к самому началу присутственных часов. Шаболдин моему приходу ожидаемо обрадовался, давненько я тут у него не бывал, последнее время всё больше он ко мне заходил. Ясное дело, пристав немедля велел подать чаю, и в ожидании угощения я, мысленно перекрестившись, заговорил о делах:
— Борис Григорьевич, мне бы с Мартыновым побеседовать, — начал я, — недолго и приватно. Без записи.
— То самое, Алексей Филиппович, о чём вы в прошлый раз говорили? — понимающе отозвался Шаболдин.
— Увы, Борис Григорьевич, оно самое, — признал я. — Но есть у меня для вас и хорошая новость.
— Какая же? — оживился Шаболдин.
— Да вот, придумал я, как Тихонова, который «Иван Иваныч», ущучить, — похвастался я. — Убийство Плюснина на нём же так и висит, а такое спускать нельзя, пусть и живёт убийца у самого князя Свирского на даче.
Да, я и правда нашёл способ устроить Тихонову небо в клеточку. На Плюснина, конечно, плевать я хотел, но оставлять безнаказанным всё то, чем Тихонов нагадил мне, уж точно не собирался. Это балбеса Мартышку я мог простить, особенно после того, как мои люди его всё же поколотили, балбеса Плюху тоже простил бы, если бы Тихонов его не застрелил, а Тихонова — не мог и не хотел. Он, паскудник, мне и за ночной переполох ответит, и за мой страх за Вареньку и Андрюшу, и за переживания Оленьки. И пусть накажут его не за это, а за убийство сопляка-воришки, меня и так устроит. В конце концов тех же воришек убивать закон только для пресечения воровства дозволяет, но это к гибели Плюснина уж никак не относится.
— И каким же образом? — ухватился пристав за мои слова.
— Давайте, Борис Григорьевич, с этим чуть подождём, — слегка остудил я его пыл. — Как заставить тайных выдать его вам для завершения розыска и предания суду, я придумал и даю слово, что приложу к тому все силы.
— Что же, Алексей Филиппович, вашего слова мне довольно, — согласился Шаболдин с моим нежеланием говорить о подробностях. — Вот только насчёт Мартынова… Он вам сей же час надобен или можете подождать до вечера?
— Подожду, Борис Григорьевич, это уж вам виднее, — а что, мне так даже удобнее, успею перед обедом или сразу после него нарисовать те самые «артефакты», что Тихонов Мартышке заказывал.
За чаем Шаболдин рассказал, почему ему потребовалась такая отстрочка. Мартынов-то, оказывается, за ум взялся, оставил воровство и устроился подручным каменщика в строительной артели.
— Сейчас на стройке самая работа, ежели мои люди Мартынова прямо с неё уведут, парня и рассчитать могут, от его безделья вся артель же пострадает, — объяснил пристав. — А так увидит, что раз сам опомнился, то и отношение у губных к нему человеческое, глядишь, и укрепится в новой жизни.
Что ж, раз уж решил пристав помочь малому в начале честной жизни, мешать доброму делу я не стану. Мешал приставу исполнять служебные обязанности я тоже недолго — мы выпили по одному стакану чаю, и я отправился домой, получив обещание Шаболдина известить меня по телефону.
Звонок от пристава последовал ближе к половине седьмого пополудни. Борис Григорьевич уведомил, что послал за Мартыновым, и вскоре я снова оказался в губной управе, куда ещё через четверть часа доставили бывшего воришку, а ныне честного артельщика-строителя. Увидев меня, парень слегка испугался, особенно, когда нас оставили в допросной вдвоём, но, стоит отдать ему должное, со страхом своим справился и падать мне в ноги не стал.
— Посмотри-ка, Мартынов, — я положил на стол лист со своими художествами, — такие диковины искать у меня тебе Иван Иваныч заказывал?
— Такие, ваше сиятельство, — ткнул Мартынов пальцем в изображения смартфона и планшета, ноутбук его отметки почему-то не удостоился. Для себя я отметил, что губные, не иначе как по приказу Шаболдина, дали парню не только закончить работу, но и привести себя в порядок — руки у малого были чистыми и одежда обычной, а не теми обносками, в которых тут сплошь и рядом работают мастеровые.
— Что ж, Мартынов, вот тебе за помощь и за беспокойство, — я протянул ему полтинник. — Пойдём к Борису Григорьевичу, он тут главный, а не я, ему тебя и выпускать.
— Премного благодарю, ваше сиятельство!
Глава 21
О делах, отдыхе и снова о делах
Как там сказал кто-то из древних? — Делай, что должен и далее по тексту. И пусть всем прочим попаданцам остаётся лишь завидовать мне, сам я возможности кому-то завидовать лишён. Хорошо это или плохо, дело в моём случае вообще десятое, потому как выбора у меня тут никакого нет. А раз так, значит, надо мне и далее делать, что я должен, в том числе и то, что я взвалил на себя сам. Вот и делаю, и, как ни странно, многое даже получается.
