Мы из блюза - Дмитрий Игоревич Сорокин
— Никак нет, господин полковник! — бодро отрапортовал казак, и тут в его глазах мелькнуло понимание. — Ваше высокоблагородие! Так это что же получается?!..
— А то и получается, господин хорунжий, что вместо того, чтобы просто минуту подумать, сложить, так сказать, два с двумя и ожидаемо получить четыре, вы угробили пять человек, да в итоге самой императрице угрожали! И что теперь с вами делать? — на редкость спокойно для такой ситуации спросил полковник, и повисла тишина, нарушаемая лишь шорохом наших шагов.
— На всё воля ее императорского величества, — упавшим голосом ответил казак.
— Вот именно, — подвел Оладьин итог беседе и открыл передо мной дверь во дворец. — Проходите, Григорий Ефимович. Сейчас передам вас по команде местным распорядителям. Отмечу лишь, что видел вас некогда, и вы с тех пор сильно изменились.
— Tempora mutantur, — пожал я плечами. — Et nos mutamur in illis[34].
— Мда-с, — протянул полковник, вероятно, припоминая прежнего Распутина.
«Местный распорядитель» определил меня в недурственные, хотя, наверное, скромные по местным меркам, апартаменты, принес легкий перекус, пепельницу и кофейник. Узнав, что свобода моя никоим образом не ограничена, я, перекусив, взял гитару и вновь отправился в парк, попросив дворцового человека предупредить меня, когда будет без четверти пять.
Вот странно. «Детский концерт» я отыграл — часа же еще не прошло, а руки тянутся к инструменту. Ну, а если тянутся, так чего б не сыграть? Скамейки в парке изредка встречались. Не так часто, как в мое время — ну так это и не общедоступная «рекреационная зона», а частное владение, поэтому «малые архитектурные формы» на каждом шагу здесь были бы излишни. Найдя лавку, сел и заиграл — без слов, просто для себя, вокруг никого, — не имея в виду ничего конкретного, перескакивая с Shine on you crazy diamond через Since I’ve been loving you на I put a spell on you[35] и обратно. Тут чьи-то нежные ладошки закрыли мне глаза.
— А спе-е-еть? — промурлыкал девичий голос.
— Это можно, — ответил я. — Желаете чего-нибудь романтического?
— Вот уж нет! — фыркнула невидимая девушка. — Оставьте сопли в сиропе для кисейных барышень с тонкой душевной организацией. Тютя[36]! Иди сюда, нам сейчас песню споют! — Тут я снова обрел способность видеть, хотя собеседница на глаза пока так и не показалась.
— Ну, без романтики, так без романтики, — согласился я, и, покопавшись в памяти, начал:
Верю я: ночь пройдет, сгинет страх.
Верю я: день придет — весь в лучах.
Он пропоет мне новую песню о главном,
Он не пройдет, нет — лучистый, зовущий, славный
Мой белый день![37]
— Прекрасная песня, наш дорогой друг! — воскликнула девушка и захлопала в ладоши. К ней присоединилась еще одна слушательница, тоже за моей спиной. — Но крамо-о-ольная…
— Чаще всего крамола не в устах певца, а в ушах слушателя, ваше императорское высочество. Ну, это если «Марсельезу» не иметь в виду.
— А чего так официально-то? — несколько обиженно произнесла девушка, выходя передо мной. — «Высочество»… Это ж я, Швыбзя[38]!
— Вы первая начали, милая Швыбзя. Ну, к чему этот пафос? «Наш дорогой друг!» — передразнил я ее.
— А как надо-то? — окончательно растерялась Швыбзя.
— «Дядя Гриша» — вполне достаточно, — заверил я принцессу.
— Но, дядя Гриша, — возразила вторая девушка, появляясь передо мной, — вы же поёте про «сгинет страх»! Это значит, что сейчас плохо и страшно, а будет хорошо, надо только верить…
— Безусловно, можно трактовать и так, дорогая Тютя, — согласился я. Убей не помню, как звали дочерей Николая, так что придется оперировать ставшими мне известными домашними прозвищами. — Но конкретно в тексте речь явно идёт о душевно расстроенном человеке, который просто боится ночной темноты и выдумывает себе всякое, уж не знаю, зачем. Поверьте, встречал таких людей, и не раз. А досужий слушатель любую историю в своей голове может повернуть как угодно — от посягательств на устои до чего-нибудь совершенно непристойного. К примеру, один мой приятель написал как-то песню про мо… парижское метро. Вы знаете, что такое метро?
— Да, конечно.
— Ну, так вот. Париж, как вы тем более знаете, нередко сравнивают с библейским Вавилоном. Так он и спел: «У нас, в Вавилоне, лучшее в мире метро!», имея в виду ровно то, что спел. А его обвинили в нагнетании панических настроений в ожидании налетов германских цеппелинов — вроде как, метро — наилучшее убежище от бомб[39].
— Вот ведь чушь какая, — передернула плечиками Швыбзя.
— Именно, что чушь. Так и я спел вам про то, что ночью спать надо, а не терзать голову придуманными ужасами, и, заметьте, никакой крамолы.
— Швыбзя, круг преследователей сужается, — предупредила Тютя, имея в виду, что к нам с разных сторон приближаются охранники и всякие положенные царевнам мамки-няньки.
— Вижу, — процедила та. — Дядя Гриша, а вы, верно, не сразу уедете?
— Не знаю, — честно ответил я. — Ваша матушка изволила пригласить меня на чай. А там — как прикажет.
— Тогда увидимся, — кивнула девушка, и, взяв сестру за руку, побежала навстречу свите.
А я, не обращая внимание на всю эту суету, вновь заиграл. Мне надо очень многое обдумать.
* * *
Девушки, взявшись за руки, шли ко дворцу. Сопровождающие держались на почтительном расстоянии.
— Швыбзя, я ничего не понимаю, — задумчиво проговорила Мария. — Это не наш друг. Но… это он!
— Я читала в газетах, что он сильно изменился, и, возможно, сошёл с ума, — задумчиво ответила Анастасия. — Но ты права: это будто и не он вовсе. Не поверишь: мне с ним совершенно не хочется шалить! И… я стесняюсь, — добавила она еле слышно.
— Ты?! Точно не поверю! Но да, разве похож он на сумасшедшего?
— В том и дело, что нет. И песня эта… Красивая, да. Но и бунтарская. А наш друг бунтарем никогда не был прежде. Ты как хочешь, Тютя, но здесь какая-то тайна. И я её раскрою! Ты со мной?
— Как всегда, — с улыбкой вздохнула старшая сестра. — Располагайте мною, ваше императорское высочество!
* * *
Едва казаки с чудесным дядькой-песенником отошли шагов на двадцать, Васька скинул короб, лоток, и, оставив двух пацанят сторожить все это богатство, что духу припустил к тому самому дому, что на углу Средней и Церковной. Вот и дверь.
— Тётя Аннушка, тётя Аннушка! — забарабанил в преграду мальчишка.
Дверь открыла горничная.
— Что вам угодно, молодой человек?
— Там к тёте Аннушке дядя Гриша шёл,
