Совок 4 (СИ) - Агарев Вадим

Пора было прояснять ситуацию. Пока партийный инструктор не распоясался в переживаниях за пролетарский покой и не вошел в раж.

— Владимир Петрович, я знаю, что сегодня утром в прокуратуре как раз этих девушек опросили. Думаю, что проводящий проверку работник прокуратуры уже выяснил причину данного недоразумения с жалобами на меня. Проверку там проводит помощник прокурора Злочевская. Анна Романовна. Меня она уже опросила. Вы позвоните в Октябрьскую прокуратуру ей и сами лично удостоверьтесь.

Упитанный товарищ Лобачев задумался. Понять его было можно, он уже настроился беспощадно карать продажного мента, а тут, оказывается, еще надо тратить время на дополнительные разбирательства. Он уже готов был подать на стол начальнику своего отдела победную реляцию и серебряное блюдо с головой ментовского оборотня, а теперь придется чинить дальнейшие разборки.

— Выйди! — товарищ Лобачев потянулся к телефонному справочнику.

Я шустро подхватился со стула и шагнул к двери. Очень кстати выпроводил меня из кабинета Владимир Петрович, мне уже не терпелось посетить помещение со шляпой на дверной табличке. Не теряя времени, я спорым шагом направился в сортир и также быстро вернулся. За дверью с номером триста четырнадцать все еще бубнили. Интересно, что же ему там плетет сейчас Злочевская?

— Корнеев! — донеслось из-за полированной двери.

Я протиснулся в кабинет и изобразил нерешительность.

— Чего встал, проходи, садись! — интонации в голосе товарища Лобачева по-прежнему звучали барственно, но кровожадности в них уже не слышалось.

— Рассказывай, кто там тебя принуждал служебный долг нарушить? Начальник твой? — похоже, что партийному инструктору было пофиг, на чьей снесённой черепушке набирать очки перед своим руководством.

— Никак нет, Владимир Петрович! — заметив, что сугубо гражданский пузан млеет от казарменного почитания, я обращался к нему, как солдат-первогодок к старшине роты.

— Ну чего ты мнешься, лейтенант?! — нетерпеливо поторопил меня инструктор, — Ты не бойся, мы из этих стен любого поправим. А, если понадобится, то и в бараний рог скрутим! Кто на тебя давил? Говори, не бойся!

Пришел тот момент, ради которого вся эта канитель с жалобами на самого себя и затевалась. Настало время колоться и непринужденно подставлять любителя дефицитных книг и чужих квартир.

— Майор Мухортов, — с видимой неохотой произнес я, — Он настаивал, чтобы я отпустил задержанного. И, чтобы дело в отношении него прекратил, — вздохнул я расстроенно.

— А ты? — хищным взглядом впился в меня партийный инструктор, — Отпустил?

— Никак нет, товарищ Лобачев, не отпустил! Сначала задержал его на трое суток, а потом предъявил обвинение и к районному прокурору за арестом вышел, — честно выложил я всю правду.

— И что прокурор? Арестовал? — не унимался обкомовский толстяк.

— Не арестовал, — сокрушенно покачал я головой и развел руками, — Думаю, там мать хулигана подсуетилась, я слышал, что у нее связи везде хорошие, — продолжил я беспредельно керосинить на семейство Вязовскиных. — У меня здесь все в материалах дела отражено! — достав из портфеля подшивку, я протянул ее партийному чиновнику.

Партиец от ознакомления не отказался и с полчаса с вниманием листал дело. Мне даже показалось, что он что-то понимает в просматриваемых документах.

Вернув мне материал, товарищ Лобачев оживленно заерзал на стуле и азартно забарабанил пальцами по столу.

— Ты комсомолец, Корнеев? — состроил он проникновенное выражение на своем толстом, но принципиальном лице.

— Так точно! — в который уже раз, как ванька-встанька, вскочил я со стула.

— Да сиди ты! — нетерпеливо махнул рукой обкомовский товарищ, — А, если ты комсомолец, Корнеев, то тогда ты должен понимать, что таким вот, как ваш майор Мухортов, в советской милиции не место! Ты понимаешь это, лейтенант?

— Понимаю! — дважды с готовностью кивнул я принципиальному партийцу.

— А раз понимаешь, пиши! — товарищ Лобачев, перегнувшись через стол, положил передо мной лист бумаги.

— Чего писать, Владимир Петрович? — стараясь не переигрывать, изобразил я верноподданного идиота.

— А как все было, так и пиши! — распорядился ум, честь и совесть нашей эпохи. — Прокурорская помощница заявительниц уже опросила и завтра все бумаги мне привезет. Так что недолго вашему Мухортову служить осталось! В народное хозяйство пойдет! Хвосты коровам крутить!

С писаниной я управился за полчаса. После этого, еще минут пять товарищ Лобачев разбирался с моими каракулями. И в результате остался доволен изложенным. На двух страницах я в хронологическом порядке расписал суровую, но абсолютно объективную реальность. Ничего не прибавляя и не убавляя. Но и этого, по моему расчету, Мухортову должно будет хватить. Мне уходить из райотдела было некуда, значит, уйти должен он. Остаться с таким ленинцем в одном подразделении мне было никак невозможно. Именно поэтому мне и понадобилось разбирательство мухортовских художеств вынести на уровень горкома, а лучше, обкома. В районе он меня бы задушил, как котенка.

— Завтра ты пойдешь к своему прокурору, — начал уже в рабочем порядке давать мне указания руководящий и направляющий обкомовец, — Санкцию на арест того вонючего мерзавца он тебе даст, за это ты не волнуйся! Ты всё понял, лейтенант?

— Так точно, понял, Владимир Петрович! — только что не щелкнул я каблуками.

— Ну и отлично! Иди, служи, Корнеев! — смилостивился товарищ Лобачев.

Я засунул дело в портфель и подхватив со стула куртку с шапкой, быстро покинул кабинет. Надо было успеть до конца рабочего дня посетить прокуратуру Октябрьского района. Такого рода дела, как и любовь, нельзя пускать на самотёк. Такими делами надо заниматься. И с полной самоотдачей.

Перед дверью в кабинет Анны Романовны Злочевской я стоял уже через двадцать минут. Манерничать не стал и сразу вошел. Нюрка сидела за столом и стрекотала на машинке. Сегодня она почему-то оказалась в цивильном и оттого была еще более хороша собой. Мысленно я отметил, что в данном конкретном случае, наши с донором вкусы совпали. Интересно, насколько близкими были мои отношения со Злочевской?

— Нюра, замри! — даже не поздоровавшись, выдал я команду прокурорской девушке.

Злочевская не замерла, но тыкать пальцами в механический агрегат времён очаковских, прекратила. И удивленно захлопала ресницами. Я подошел к нй и взяв за подбородок, повернул её голову вбок, в профиль к свету.

— Точно! Вылитая она! — я отпустил нюркин подбородок, отошел от неё к окну и со вселенской грустью Байрона уставился в вывеску хозяйственного магазина, который виднелся напротив через дорогу.

— Ты чего, Корнеев? — покрутила она пальцем у правого виска, — Совсем с ума сбрендил?

— Так давно уже сбрендил, душа моя! — рассеянно вздохнул я, не оборачиваясь, лишь искоса контролируя нюркины реакции, — С тех самых пор, как тебя увидел, так и сбрендил! Всё-таки правильно ты сделала, что бросила меня! — очнувшись, я повесил куртку на вешалку и присел рядом.

— Почему? — вырвалось у прокурорской помощницы и она покраснела.

— Потому-что, Анна Романовна, что хороши вы необычайно! Ослепительно хороши! А, если серьезно, то коли бы ты меня не бросила, мне бы тогда повсюду пришлось ходить за тобой с ружьем. Охраняя тебя и мучаясь ревностью. Уж больно ты, Нюрка, красивая! И, особенно, сегодня! Так-то, я давно уже тяготился вопросом, кого же ты мне напоминаешь? А вот вошел сейчас, увидел тебя и сразу все понял! — при последних словах мне пришлось заменить на лице восторженность на легкую и возвышенную печаль.

— Что? — еще больше покраснела растерянная прокурорша Злочевская, — Что ты понял?

— Что ты, Нюра, вылитая Софи Лорен! Только красивее гораздо! Во много раз красивее! — убежденно заявил я помощнице прокурора. — А, если бы у тебя еще на левой груди родинка была, то тогда вас и вовсе различить было бы невозможно.

Анна Романовна окончательно залилась краской и уже не скрываясь принялась высматривать на моем лице признаки изощрённого глумления. Но покерфейс я на нём удержал.