Андрей Посняков - Час новгородской славы

Сторож сладко зевнул и, посмотрев для приличия по сторонам, скрылся в сторожке — спать. А и что еще делать-то? Ежели худые какие люди нагрянут с Нева-озера — так на то на той стороне крепость есть. Там уж не проспят, увидят, забьют в колокола, из пушки выстрелят. Да и откуда быть худым-то? Со свеями — они там, на западном берегу, в Кексгольме — вроде мир. Конечно, пошаливают — и те и наши, пограбят иногда друг дружку да пожгут. Но большой войны нет. А худой мир всяко лучше доброй ссоры.

Снова залаял пес, загремел цепью. Видно, многонько тут дичи, правду прежний сторож рассказывал. Впрочем, предупреждал, что посматривать надо — во прошлом месяце несколько кораблишек сгорело, почти готовых. Да не простых лодей, а новоманерных, каравелл трехмачтовых, с парусами в несколько рядов — залюбуешься. Идут ходко — куда там лодьям да коггам. И почти против ветра могут — разными боками-галсами. Вот их-то и пожег неведомо кто. Ведь и не дознались. Рабочие поговаривали, от молнии корабли те сгорели. Грозища в ту ночь была страшная. Сторож тем разговорам верил. Знал, грозы тут такие бывают — не приведи Господи! Вон и сейчас — ух, тучища-то!

А пес все лаял. Сторож аж на голову шапку натянул, уши прикрыв. Потом не выдержал, снова выглянул с крыльца. Ох, мать честная, снова заяц! Ладно, завтра силки поставим.

Ушел с крыльца, боязливо покосившись на тучу, закрыл поплотнее дверь. Того не видел, что совсем рядом, в кустах за большим камнем, сидели двое. Оба неприметные, серые, в армячишках заячьих. Один — высокий, с бороденкой узкой. Второй — покруглее, пониже, бородища лопатой.

Высокий держал в руках большой мешок, на дне которого что-то шевелилось. Он сунул руку в мешок и, словно фокусник, вытащил оттуда… зайца! Развязал веревку, стягивающую лапы. Беги, серый, отвлекай собачку со сторожем.

Еще пуще зашелся пес в лае. А сторож уж больше не вышел. Больно надо!

Прятавшиеся в кустах переглянулись и быстро пошли к кораблям. Тот, что пониже, нагнулся, прихватил оставленное кем-то из рабочих ведерко с тягучей смолой. Плеснул на торчащие, словно ребра, шпангоуты, достал кресало…

Высокий перехватил его руку, показал на тучу — погоди, мол. А чего ждать-то? Дождя? По дождю и возвращаться придется. Высокий махнул рукой — ладно, поджигай. Политые смолой стружки, затрещав, вспыхнули разом. Высокий кинулся к соседнему кораблю…

И в этот миг вспыхнула молния. А потом так громыхнуло!

Пес у сторожки заскулил, сердечный, да спрятал голову в лапы — боялся грозы, чего уж.

Молния сверкнула еще раз… и еще… и еще… Гром — канонадой.

Сторож глянул в окно. Мать честная, ведь горит что-то! Босиком выбежал на крыльцо. И в самом деле! Горели три корабля. И как горели! Словно костры на Ивана Купалу. Ох ты, Господи! Вот она, молния-то, что натворила, проклятая…

Перекрестившись, сторож бросился к острогу, пригибаясь и крестясь на бегу при каждом ударе грома. Почти добежал уже — и тут ударил дождь! Сразу же вымокший до нитки, сторож застучал в ворота. Где-то за тыном забегали, заругались, ударили в колокол — и сами уже разглядели огонь.

А дождь припустил со страшной силой, зашумел, забарабанил по крышам, серебристым от частых вспышек молний.

Две почти готовые каравеллы выгорели изнутри полностью — что им дождь. А те, что были недавно начаты, практически не пострадали — ливень быстро потушил пламя. Да и рабочие тоже не дремали. Проснувшись, похватали ведра. Кто-то из начальства — похоже, господин Жоакин Марейра — в сердцах зарядил сторожу в ухо. Не фиг спать в этакую грозищу! За верфью смотреть надо, на то и нанят.

Присланный из Новгорода для расследования прошлого пожара Олексаха метался вместе со всеми, да потом плюнул. Чего там! Что могло, сгорело уже. Видно, и вправду молния, впрочем, если и были какие следы, так ливень все смыл. Махнул рукой да решил с утра, как дождь кончится, порыскать вокруг верфей, посмотреть.

Посмотрел, порыскал… Все, что увидел, подробненько описал в докладе.

«Великого Новгорода посаднику, боярину Олегу Иванычу Завойскому пишет Олександр с Ладожской верфи.

Июня шестого дня приключилась у нас гроза великая, и от той грозы две каравеллы сгорели полностью и одна наполовину. Остальное потушили.

Утром осмотрел все со тщательностью. Нашел: ведерко обгорелое со смолою опрокинуто в трех с половиной шагах от остова судна; мешок, большой, мокрый — за камнем, в кустах; от сторожки в двух десятках шагах, ближе к лесу. Следов человечьих или звериных не обнаружил, потому как ливень, зараза. Ведерко рабочие признали — их ведерко, там и оставили с вечера, на верфях, у них таких ведер много. Мешку же хозяина не нашлось. Более ничего обнаружено не было.

Мыслю — от молнии корабли сгорели.

Писано июня седьмого дня, сразу после пожара. В чем заверено собственноручно.

Прочитал письмо Олег Иваныч. От молнии? Бывает. И довольно часто. Правда, как-то уж слишком часто. Второй случай за месяц. Надо поставить в известность Совет Господ, пусть решают. Впрочем, можно и самому съездить, проветриться. Никаких неотложных дел в городе нет: московская агентура выловлена, цены на хлеб ограничены, литовское посольство пока не вернулось. Застряли в Пскове. Ну, пусть договариваются.

…Он приехал на верфь в середине июня. По-прежнему стояла жара, которую смягчал лишь налетавший с озера ветер. По голубому, выгоревшему на солнце, небу лениво ползли тонкие белесые облака.

Посланная ладожским посадником вместительная лодка с тремя парами весел мягко ткнулась носом в пологий песчаный берег. Олег Иваныч соскочил на песок, за ним выпрыгнула охрана. В Ладогу-то приехал с солидным экскортом — по должности положено. А сюда взял двоих. Чего зря светиться?

Вот и острожек. Высокий заостренный тын. Крытые дранкой избы. С верфи — стук топоров и ругань. Порывы ветра лениво покачивали распахнутые настежь ворота. В самой большой избе кто-то громко ругался. Причем явно не по-русски.

Олег Иваныч взбежал на крыльцо, толкнул дверь.

Приглашенный иностранный специалист португалец Жоакин Марейра шастал по чисто выметенной горнице из угла в угол и раздраженно плевался, держа в руках какую-то бумагу. На столе, на лавках, на сундуках и скамьях — повсюду разбросаны чертежи и инструменты.

Увидев вошедшего, Жоакин удивленно похлопал глазами и… распахнул объятия.

— Рад! Рад! — с сильным акцентом, но по-русски. Крикнул куда-то в смежную горницу: — Льешка, хей, Льешка! Давай вина!

Жоакинов слуга, Лешка, тут же сбегал в погреб и вернулся с большой глиняной крицей:

— На здоровье, Федор Михалыч. Холодненькое!

Олег Иваныч хмыкнул:

— Ишь, как тебя тут кличут, по Достоевскому. А почему Федор Михалыч?

— Не знаю. Загадочный русский душа…

По словам Жоакина, Олексаха с утра куда-то отправился, но к обеду обещал быть. Он и пришел, как сказал, к обеду. Олег Иваныч едва успел искупаться — смыть дорожный пот. Блаженствовал теперь в тени, на завалинке, с большой кружкой рейнского.

Жоакин ушел на верфь, оставив на столе бумагу, из-за которой ругался. То было письменное заявление, написанное третьего дня двумя немецкими инженерами, недавно приехавшими, между прочим. Заявление об уходе. Гамбуржцы Герхард Краузе и Клаус Венцель сообщали, что не имеют больше желания работать у герра Жоакина, так как их не очень устраивают условия труда.

Не очень устраивают? Интересно, а где они найдут лучше?

А и правда, где?

— Как думаешь, Олександр?

Олексаха усмехнулся. Хотел вставить срамное слово, да постеснялся. По специальности немцы эти вряд ли здесь что найдут. Если только на Белом море.

— Но ведь, по-видимому, нашли же! Что, больше никто на Нево-озере лодей не строит?

— Строит. Да так, по-нашему, безо всяких там заморских хитростей. Но то далече, к северу. Вряд ли они туда подалися — себе дороже выйдет.

— Ну, запишем пока в загадки… Надеюсь, микрочастицы на пожаре собрал?

— Ты про что, Иваныч?

— Про… тьфу ты! Про мелочь всякую.

— Из мелочи — только ведро со смолой да мешок.

— Знаю, знаю. Ведро работники своим признали, так?

— Так, да не совсем. Я уж тут совсем замылился, но выяснил. Пять ведер всего было. Да не казенных, своих. У каждого — своя метка. У кого буквицы, у кого цветы. А на том ведре — василек. Я проверил — ни у кого на верфи такой метки нет! Значится…

— Значится, и не было его у работников. Кто-то с собой принес, подстраховался. И этот кто-то, по-видимому, потерял и мешок. Что за мешок, кстати?

— Мешок как мешок. Обычный. Да вот, хоть сейчас принесу.

Олексаха ушел за мешком, оставив Олега Иваныча в глубоких раздумьях. По всему выходило, прошляпил кого-то сторож. А допросить бы…

— Допрошен в подробностях, — заверил вернувшийся с мешком Олексаха. — Вот…