Виктор Сиголаев - Фатальное колесо
— Отойдем, дядя Саша.
— Чего? Куда отойдем?
— Да, вот сюда. Через дорогу.
— Ну! Чего?
Мы отходим в сторону от КПП. Сейчас все зависит от моей убедительности. Помноженной на авантюрность и неожиданность.
— Я дома был. Один. Пришла Зоя Игоревна. Ну, из милиции. Толстая такая…
— Ну-ну! Знаю!
— Так вот. Она сказала, чтобы я быстро бежал к вам на работу. Вас нашел и забрал у вас то, что вы сами ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ. И сразу обратно к ней. Ей понадобилось это прямо сейчас. Очень срочно.
— Н-не понял. Я что-то тебя не понимаю, Витёк. Что такое я… ДОЛЖЕН ЗНАТЬ?
— Зоя Игоревна так и сказала. Ну, что вы не должны меня сразу понять. Поэтому вам нужно спросить у меня, какого цвета то, что вы должны ей передать.
Черт. Что-то отвык я имитировать детский лепет. Ну! Давай, ведись на эту простенькую ловушку! И быстрее! Нельзя задумываться.
Видно, что Трюханов в полном недоумении. Его распирают противоречивые чувства недоверия и несообразности происходящего.
И все же, в конце концов, он «покупается»:
— Н-ну, и какого же цвета?
Есть! Капкан захлопнулся! Коготок увяз — всей птичке пропасть…
— Черного, — говорю я таинственным шёпотом и выпячиваю глаза для торжественности момента.
Мичман опять задумался. Неладное чует? Правильно сомневаешься, это нормально. Значит, нужно отвлечь и слегка додавить.
— И еще. Она передать просила…
— Что?
— Ну, что Вадик у вас очень хороший мальчик. И не нужно больше вам из-за него беспокоиться. В милицию, там, ходить. С ней встречаться. Это, наверное, из-за пожара, да?
Трюхин остолбенел. Кажется, я попал в нужную точку…
— Вот с-су… с-скорей всего. Жди тут.
Подожду-подожду. Уж, ты не волнуйся.
Значит, я угадал с экспромтом. В числе прочего, Трюханова еще и сыном шантажировали. Ведь стоило только ему намекнуть на то, что есть возможность легального освобождения от крючка, и моя детская подстава сразу сработала. А ведь у жирной ведьмы в районе весь детский контингент под рукой.
Родион! Значит, и он…
Хлопнула дверь КПП.
Трюхин, мрачный как туча, в четыре шага преодолел расстояние до края дороги, где стоял я.
— На, держи, — впечатал мне в ладонь цилиндрик кассеты, завернутый в черную фотобумагу, — Передай этой… на словах, что… Хотя… Не надо. Ничего не передавай. Дуй, давай!
Я пулей сорвался с места.
Дикая авантюра сработала! Невероятно.
За угол. Еще за угол. Вдоль дома, во двор. Здесь направо. Ага! Есть телефон-автомат. Стекла в будке выбиты. Ногами встаю на боковые проемы, похрустывая осколками стекла. Так. Четвертый, самый экстренный номер.
— Алло! Пятый? Это Старик. Мой код доступа…
— Не надо, я тебя узнал.
— Ситуация три девятки. Мичман Трюханов. БТК в Карантинке, это по улице…
— Знаю где это.
— Нужно очень быстро. Возможно, я его встревожил. У меня его посылка.
— Посылка? Ты… с хвостом?
— Нет, все чисто. Второй объект, тоже под девятками, но только после Трюхина, — я запнулся.
Вот черт! Как же Сан-Саныч инспекторшу шифровал-то? Вылетело из головы.
— А! Обруч! Объект «Обруч»!
— Чего орешь-то? Я понял, «Обруч». Охолонь, опоздал ты. Сорвался «Обруч» от наружки. Вчера еще, когда ты мороженным объедался с закордонным другом. Сорвался и пропал. Ни дома, ни на работе.
Ах ты, зараза! Ушла!
— Старик. Алло, Старик! Ты там?
— Да, — мрачно бурчу я в трубку.
— Ты Гришко ничего не хочешь отдать?
Вот уж, про кого я думал в последнюю очередь, так это про Гришко.
«Про бинокль настучал, — мелькает в голове, — Павлик Морозов престарелый!»
— Хочу. А что именно?
— Ключи, мой дорогой. От большой и черной яхты. У капитана регламент сегодня, а ты ключи на прогулку водишь. Он тебя с обеда в яхт-клубе ищет. Может, спросить чего хочет?
— Я был в яхт-клубе только что! Никакими Гришко там и не пахло!
— Полегче. Потому что только что «ими пахло» у меня в кабинете. Где кое-кто жаловался на твою безответственность.
— А! Понятно. Отдам я ему ключи. Отдам.
— А знаешь, что он у тебя в самую первую очередь спросит?
— Ну?
— Почему, интересно, рядового капитана Госбезопасности сегодня так торжественно встречали в яхт-клубе? Ну, прямо как начальника политотдела флота. Не меньше!
— Понятия не имею. Напутали, может, чего…
— А ты сходи, распутай. Только сначала посылку от Трюханова мне занеси. Сюда, в контору.
— Слушаюсь, товарищ подполковник.
— Вот только каблуками там не щелкай, а то с будки свалишься. Отбой.
— Хм… Отбой.
Я повесил трубку и спрыгнул на пол.
Подумаешь! Всевидящее око. Большой брат все видит, помните об этом! Чекистские штучки.
А вот с посылкой, товарищ Пятый, тебе придется чуточку подождать. Есть у меня еще одно дело.
Неотложное…
Глава 33
Что мы знаем о добре и зле?
В принципе — все. Начиная с ветхозаветных заповедей и до «крошки-сына» Маяковского, который пытливо вытягивал из отца постулаты нравственных ценностей.
«Крошка сын к отцу пришел, и спросила Кроха -
Что такое хорошо и что такое плохо?…»
Папа, разумеется, знает. Да, все мы знаем. Всем все ясно!
«Не убий, не укради, не возжелай жены ближнего своего…»
Чего тут думать? Элементарно.
Вот только…
Вот только эта, свойственная всем нам категоричность на поверку и оказывается тем самым толстенным черенком, метящим в наши лбы, когда мы с завидным упорством, раз за разом наступаем на коварные грабли нашей самоуверенности.
Мы в сотый раз открываем для себя, что жизнь упорно не желает вписываться в библейские рамки. А современная мораль неожиданным образом, в самый неподходящий момент вдруг приобретает эластичные свойства известного резинового изделия.
Мы недоуменно оглядываемся и видим, что в этом мире вокруг нас продолжают убивать. А убийц при желании — исповедуют, отпускают грехи, или даже благословляют в церкви. «Не убий…»?
А, «Не укради…»? Наши ближние воруют практически всё — от канцелярских скрепок до авиалайнеров с теплоходами. А если ты, согласно заповеди, не воруешь, то получаешь ярлык блаженного, если не скажут хуже.
«Не возжелай…». Мы снова оглядываемся и вдруг неожиданно замечаем, что жена собственного соседа уж больно привлекательна, и вроде,… как и сама не против. Почему бы и нет?
А как же небесные скрижали? Они не для нас? Крошка-сын вырос и наплевал на папин стишок? Или это просто нам не повезло с папой-поэтом?
Вот простой вопрос: Родину предавать — хорошо это или плохо?
Предвижу взрыв негодования, потому как, ответ очевиден. Железобетонно очевиден! Конечно, плохо.
Тогда второй вопрос: имеет ли право отец, с точки зрения добра и зла, подвергать сына смертельной опасности?
Не знаю, что скажут люди, но, на мой взгляд, не существует в природе таких обстоятельств, которые могут послужить оправданием гибели ребенка. Нет таких оправданий. Дважды железобетонное нет!
И в первом, и во втором случае все предельно ясно.
А как тогда быть с третьим случаем?
Вот с таким: человеку предлагается предательство Родины, под угрозой безопасности близких ему людей. Или страна, или сын? Попробуйте ответить — какой должен быть выбор? Подскажешь, многомудрый Моисей? Или хотя бы ты, нравственно продвинутый папа крошки-сына? Не знаете?
И я не знаю, как ответить… правильно.
Но я знаю, что нужно сделать!
Или хотя бы попытаться…
* * *Дверь мне открыл Родион.
— Витёк! Привет. Ты же… болеешь вроде…
— Поэтому такой и не высокий. Привет, Родька. Отец дома?
— Дома. Он… как это… за штатом сейчас. Типа, отстранили от службы.
— Я пройду?
— Угу.
Родькин отец сидел за кухонным столом на табуретке и рассеянно рассматривал листву платана за окном. На девственно чистой клеенке в центре стола стояла полупустая бутылка водки, граненый стакан и блюдечко с нарезанными свежими огурцами. Была еще пачка «Беломора» и переполненная окурками стеклянная пепельница.
Я молча прошел на кухню и сел напротив. Мужчина не выглядел пьяным. Усталым, скорее. Обострившиеся морщины на осунувшемся лице, равнодушный взгляд. Глаза погасшие, без жизни и блеска. Мой приход не вызвал ни удивления, ни радушного гостеприимства, ни какой-либо другой естественной реакции.
На ум пришел герой Баталова из фильма «Москва слезам не верит». Если бы я не был ребенком, мне бы налили водки и спросили: «Ну что там, вообще… в мире делается?»
Я положил руки на клеенку, сцепил пальцы в замок и медленно произнес.
— Я пришел Вам помочь, Анатолий Игоревич.
Отставной лётчик перевел взгляд с окна на меня и стал без интереса рассматривать сидящего перед ним сопляка.
— Ты кто, парень?
— Сейчас это не важно.
