Маг 12 - Иннокентий Белов
— Финны однозначно восстанут против моих войск, — угрюмо сказал император, — Есть такая у меня информация, что все случится именно так.
— Ну и отлично. Пока европейские державы дерутся насмерть друг с другом на полях сражений с миллионными потерями, мы в это время провернем маленькую и победоносную войнушку в Финляндии. Отнесемся к ней очень серьезно, без обычной генеральской заносчивости, все спланируем как следует, ведь там у нас союзников нет. Армию и флот потренируем, разобьем финское ополчение и воспользуемся хорошим поводом отнять у них Сайменский канал и Выборг окончательно и навсегда.
— Они же все окажутся против нас, все три миллиона? — сомневается император.
— Да какая разница, государь! Разобьем их армию для начала, выбьем казаками лесные отряды, пусть финские патриоты и лучшие люди бегут по льду в свою любимую Швецию, спасая жизни. Чем их там меньше в самой Финляндии останется — нам лучше, тем проще будет их снова к послушанию привести. Обложим огромной контрибуцией зажравшееся в национальном самосознании население, как Наполеон-грабитель поступал с завоеванными городами и оставим гарнизоны в Турку и Ханко, еще на шведской границе заграждение поставим. Чтобы осознали разницу в прежней мирной жизни под крылом российской империи и теми лихими временами, когда в стране война. Чтобы было уроком этим финнам и их детям, как может Россия им жизнь попортить за откровенно враждебную позицию жителей страны. Если не хотят уважать — так чтобы просто боялись. Просто молча сидели под лавками и не отсвечивали, вот и все, что от них требуется. А победоносная война очень будет нужна обществу, уж поверьте мне, государь.
Николая Второй прямо так со мной не согласился, но, заметку в своей памяти оставил о таком интересном предложении.
— Сергей, вы теперь прямо герой среди всех патриотов России. Перестреляли несколько бандитов, сами не получив ни одной раны. На вас теперь будут особенно охотиться журналисты и писаки, чтобы раскопать какой-то негативный материал о вашем прошлом.
— Государь, на меня раскопать ничего не получится. У меня нет никакой истории, поэтому только, чтобы ее найти и меня как-то скомпрометировать, потратят очень много денег враги России. И ничего не найдут. Впрочем, им это знание особо и не потребуется, чтобы уже много раз оскорбить меня в своих газетах.
— Цепной пес самодержавия — это еще самые мягкие эпитеты, — продолжаю я, — Все равно меня уже огульно обвиняют в очень некрасивых поступках, про которые я не могу даже говорить вслух в приличном обществе. Поэтому я хочу самостоятельно разобраться с самими авторами статей и редакторами газет. Еще собираюсь подать многотысячные иски про оскорбление чести и достоинства к редакциям и типографиям. Необходимо будет ваше внимание и поддержка во время рассмотрения моих дел в суде, государь. Эти процессы мы должны выиграть. А из конфискованных изданий я сделаю наших союзников, как раз самые популярные газеты типа «Копейки» разместили про меня откровенные пасквили.
Поддержку в суде император мне обещает, пока он еще может гарантировать такое дело.
Ну и отлично, я пока отправляю требования в редакцию газет и лично хозяевам печатных изданий, чтобы сняли порочащие меня материалы, извинились официально и выплатили мне моральную компенсацию в миллион рублей.
Эти мои требования газеты публикуют, понятное дело, сразу же при этом продолжая дальше поносить мои славные имя и фамилию на своих страницах. Но, невозможная сейчас сумма в миллион рублей интригует всех читателей, теперь, наверно, не найдется в России ни одной читающей личности, которая не знакома с такой нашей перепиской.
Сумма непомерная, конечно, на самом деле заявлена только для привлечения внимания, вот, мол, насколько я дорожу своей честью и достоинством.
Поэтому на следующий день после публикаций отправляю письма с нарочным в редакции провинившихся сплетниц, что приду просить извинений и наказывать неисправимых сплетников своей тростью. И еще время указываю конкретное, двадцать пятое марта, в три часа пополудни в одной редакции обещаюсь побывать и в четыре часа в другой.
Газеты эти послания снова публикуют первым делом на следующий день, надеясь, что я слишком много на себя беру.
И собираясь поглумиться надо мной как следует, когда я приду требовать извинений как частное лицо и окажусь спущенным с лестницы.
Уж пара крепких наборщиков или грузчиков в редакции найдется, чтобы я не мешал никому работать.
Наверняка, куча фотографов будет наблюдать за этим веселым моментом. Что мне на пользу однозначно, раз уж я так буром попер, привлекая к себе внимание прогрессивной общественности.
В назначенное время с парой своих сотрудников и нарядом полиции на всякий случай, одетый скромно, но, с большим вкусом, я поднялся по ступенькам в помещение, где находится первая редакция. Случилось это на Обводном канале, фотографов еще не так много вокруг собралось, всего-то пяток профессионалов с большими ящиками ждут интересного кадра. Как меня под руки выводят из помещения и отправляют полетать.
Спросил, где мне найти журналиста Цимлянского и был сразу же препровожден в комнату, где меня уже ждут.
— Вы же журналист Цимлянский? Ефим Абрамович? — спросил я взрослого дядьку типичной внешности с наглым и как-то изначально подлым лицом.
Рядом с ним с двух сторон его прикрывают двое коренастых мужиков босяцкого вида. Похоже, что просто на улице редакция таких защитников чести и достоинства журналюги нашла, сильно не заморачиваясь с благообразным видом защитников свободной прессы.
— Да, это я! Что вы имеете мне сказать? — смело гаркнул Цимлянский, привлекая внимание остальной редакции, а крепыши немного приблизились ко мне, оттесняя от него подальше.
— Предлагаю вам извиниться передо мной, полковником госбезопасности Сергеем Ржевским, и написать покаянное опровержение своих лживых слов в завтрашнем номере! — так же громко ответил я.
Босяки немного притихли, услышав про полковника, но, Цимлянский не стал себя сдерживать в такой напряженный момент и послал меня подальше:
— Не бойтесь его! Он тут как обычный проситель, а не как полковник! — приободрил своих защитников и еще раз громко ответил циничным отказом на мое абсолютно справедливое требование.
Ну, вроде все я сделал, что положено по правилам приличия, осталось только вызвать обидчика моего на дуэль на пистолетах и решить пролитой кровью наш затянувшийся спор. Однако, он откажется наверняка, как человек без какой-то чести и я останусь тогда оскорбленным в своих лучших чувствах.
Поэтому оскорбленным и обиженным придется остаться ему самому, Ефиму Цимлянскому! Тогда уж пусть сам меня вызывает куда хочет! Потому что сейчас произойдет немедленное оскорбление действием его фигуры!
Я протянул медленно вперед руки, зажав в одной свою трость, провоцируя защитников журналюги. Босяки тут же вцепились в них по команде журналиста. Вцепились крепко и понятно, что нормальному человеку из захвата не вырваться и, значит, с журналюгой не поквитаться сейчас за все обиды.
За моей спиной уже набрался народ в коридоре, предвкушают, как я уйду не солоно хлебавши из редакции газеты «Копейка» и утершись на прощание своей обидой с претензиями.
Это было бы возможно, будь я другим человеком, а так — все напрасные надежды.
Упершихся крепышей я одним рывком бросил друг на друга, они удачно встретили голову встречного индивида каждый своей башкой и повалились на пол редакции, потеряв сознание на несколько минут.
Я перешагнул через разлегшиеся тела, прихватил за воротник с галстуком гражданина Цимлянского и манерно отвесил ему пару пощечин обратной стороной кисти. Манерно, но, Ефиму Абрамовичу так совсем не показалось, глаза у него закатились, а ноги тут же подкосились.
Сзади раздались негодующие крики работников редакции, но, я повернулся лицом к коридору, перевалил обмякшее тело на чей-то заваленный бумагами стол. Потом одной рукой задрал ему полы пиджака на спину и врезал тростью с большой силой по пухлой заднице. Врезал именно, как я могу, почти не сдерживая руку.
Ефим мгновенно пришел в сознание и дико взвыл от страшной боли, забился под моей крепкой рукой. Сотрудники оцепенели на месте, глядя на такое оскорбление действием и не собираясь подставляться
