Фарватер Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

Конечно, отрицательный результат тоже результат, но год за годом получать подобный результат было бы досадно.

— Сейчас немало областей науки, в которых положительный результат практически гарантирован.

— У всякой медали есть две стороны. Полагаю, подобная научная работа тесно связана с ограничениями, например, по выезду за рубеж.

— Почему вы так думаете?

— Вот вы, Ермухан Чингисович, занимаетесь секретной темой, и потому — невыездной.

— С чего вы это решили?

— Второе следует из первого. Впрочем, возможно я и ошибаюсь, и вы можете посетить Польшу или Болгарию.

— Нет, почему вы решили, что я занимаюсь секретной темой? — муж выглядел взволнованным. Слегка. Боится, что кто-то проболтался?

— Наташа тут не при чём, после её отъезда из Черноземска мы никак не связывались.

— Тогда…

— Анализ позиции, только и всего. На третьем курсе я перечитал «Вестник микробиологии» за последние двадцать лет. Вернее, перелистал. Вас запомнил отчасти из-за необычного отчества, я в детстве читал Яна и очень боялся Чингисхана. Так вот, вы активно публиковались в шестидесятые, практически ежегодно по статье, по две. Последняя работа подписана кандидатом медицинских наук. А дальше — тишина. Можно было решить, что вы, защитив кандидатскую, снизили научную активность. Но сегодня, встретив вас, я понял, что дело в другом. Вы — герой соцтруда, а эту награду ученым дают за выдающиеся работы. И в то же время в печати этих работ нет. Логично предположить, что они засекречены. Учитывая тему вашей последней опубликованной работы…

— Не будем говорить об этом здесь, — перебил меня Ермухан Чингисович. — Наташа не преувеличивала, говоря о ваших способностях. Но обидно, что они уходят на пустяки.

— На пустяки?

— Шахматы… какая от них польза?

— Для меня — большая. Я много путешествую, побывал в разных странах. Хорошо зарабатываю, что важно.

— Миллион?

— Вообще-то полтора, валютой, но не суть. Выгодно мне, а государству втройне, даже вдесятеро, большая часть этих средств так или иначе ушла в казну. Я не жалуюсь, у меня есть всё, что мне нужно. А учёные, что учёные… Взять хоть сегодняшний спектакль: помните сцену, где строитель говорит герою, Виктору Крохину, что нет смысла пять лет учиться и зарабатывать сто пятьдесят, когда он, двадцатилетний пацанчик, легко зарабатывает двести и больше. Так вот, здесь неточности.

— Какие же? — спросил Ермухан Чингисович, радуясь, что разговор ушел в сторону от сибирской язвы и прочих особо опасных инфекций.

— Я не считаю, что работать на стройке легко, это первое. И не уверен, что после института человек зарабатывает сто пятьдесят, это второе. Во всяком случае, врач после института пять лет будет получать сто десять минус подоходный минус за бездетность. Около девяноста. Потом ему набавят десятку. И ни в чем себе не отказывай. С младшими научными сотрудниками, думаю, обстоит так же. Как там у классиков: а — небалованный, бэ — доброволец, цэ — чтобы согласился жить в общежитии, дэ — на сто двадцать рублей, опять же минус за бездетность.

— Вам минус за бездетность, похоже, не грозит, — в свою очередь блеснул проницательностью учёный.

— Я — это другое дело, — ответил я. И тут раздался звонок: пора возвращаться в зрительный зал.

Я пожелал ученому успехов, улыбнулся Наташе и подхватил девочек. В зал, так в зал.

Пьеса шла по накатанным рельсам, доказывая, что достойная бедность — это хорошо. А сомнительный достаток — плохо.

Почему-то вопрос о достойном достатке не поднимался вовсе. Либо — либо. Странно это. Работать-де нужно не ради денег, а исключительно из духовных соображений: призвания, помощи братским народам во имя всеобщего блага. Ошибка, да. Деньги у нас не капиталистические, деньги у нас социалистические, трудовые. Каждому то есть по труду. И если денег мало, то, получается, и труда мало. Что же хорошего — трудиться мало и плохо, но по призванию? Какое в том благо для братских народов?

Девочки договорились, что после спектакля мы и Наташа с мужем продолжим задушевный разговор в ресторане, но и Наташа, и её муж куда-то исчезли. Напрасно мы ждали их на ступенях театра. Все давно разошлись, а супругов не было.

— Не судьба, — признал очевидное я.

— Но почему? Наташа хотела поговорить, и мы тоже! Столько не виделись!

— В казахских семьях решает муж. С ним и нужно было договариваться. Возможно, у Ермухана Чингисовича совсем другие планы на вечер. Возможно, он просто не любит рестораны.

— Возможно, он просто ревнует Наташу, — сказала Надежда.

— К кому? — задал я напрашивающийся вопрос.

— К молодости. Мы такие весёлые, а он уж больно серьёзный. Старый муж, грозный муж…

— И давно Наташа замужем?

— В августе поженились. Романтика. На берегу моря он сделал ей предложение, ну, и…

— Какого моря?

— Наташа не сказала. Обидно, мы даже адресами и телефонами не обменялись. Встретились случайно, и вот…

— Случайно ли?

— Ты, Чижик, слишком уж подозрительным стал.

— Может быть, может быть…

Наконец, удалось поймать такси, и мы отправились в «Москву».

— Пора, пора, Чижик, обживать твою квартиру, — сказали девочки, уходя в свой номер. Номера у нас неблизкие, у меня на восьмом этаже, у девочек на четвертом. Неудобно, конечно. Не через стенку.

— Обживём, — пообещал я.

Наутро девочки отправились по издательским делам на приём к Тяжельникову.

А я встретился с любопытным человеком. Опять по просьбе Галины. И, что удивительно, генерал Тритьяков тоже позвонил, мол, будет журналист подкатываться, с ним говорить можно, но осторожно. Журналист этот не абы какой, а особенный. Виктор Луй. Советский человек работает на лондонскую газету, «Вечерние новости», то бишь «The Evening News». И жена у него натуральная англичанка, подданная Великобритании. И дети англичане. А живет в Москве!

Ну, раз живёт, значит, это кому-нибудь нужно. И я даже догадываюсь, кому, сказал я Евгению Михайловичу, на что генерал только хмыкнул.

И вот теперь журналист стучался в мой номер.

Номер у меня хороший. Гостиная в полном ажуре. Строгая мебель карельской берёзы, портьеры, порядок идеальный. И сам я красавчик, хоть на обложку «Огонька» снимай: серый костюм, оксфордский галстук, нефритовые запонки, и прическа стильная.

— Виктор Луи, — представился журналист. Луи, значит, а не Луй. Может, Тритьяков исковеркал фамилию, может, журналист ее облагородил.

Лет около пятидесяти. Следит за собой — не только в смысле формы, то есть одежды, но и содержания: лишний вес незначительный, лицо спокойное, без признаков избыточного износа. Видно, спит достаточно, в меру занимается физкультурой и не злоупотребляет спиртным.

Луи поставил на стол диктофон, хороший, немецкий.

И начал меня фотографировать. Три плёнки извёл, не жалея. Профессионал. И стоял я, и сидел, и прямо смотрел, и в профиль, и три четверти, и задумчиво, и весело, и сосредоточенно, и… и… и…

Затем пошел разговор. Как мне играется? Как всегда в Москве: с огромной ответственностью перед квалифицированными зрителями. Почему отрыв от преследователей меньше, чем прежде? Соперники стали сильнее. Как я готовлюсь к претендентским матчам? С учетом самых современных достижений советской науки в области повышения эффективности мышления.

И так далее, и так далее.

Пошли вопросы о Карпове. Как я оцениваю его поступок? Я считаю, что вариант, примененный Карповым в испанской партии, заслуживает самого внимательного изучения. Нет, как я оцениваю его поступок с гражданских позиций? Этот вариант, безусловно, заслуживает самого внимательного изучения. Осуждаю ли я Карпова? Этот вариант, полагаю, изучают все ведущие шахматисты.

Вот такую крепость построил я.

Были расспросы о происшествии в Джалу. Были расспросы о происшествии на теплоходе «Мария Ульянова». Я отвечал кратко: поступал так, как на моем месте поступил бы каждый комсомолец, вот.

Потом я достал свой «ФЭД» и сфотографировал журналиста. Один раз.