Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки. Часть 2 (СИ) - Хренов Алексей
Сверху он выглядел огромным чёрным утюгом — пузатым, широким, архаичным. На носу и корме торчали две массивные башни, похожие на круглые металлические банки с длинными чернеющими стволами. Из середины корпуса поднимались три тонких, неправдоподобно высоких трубы, напоминавшие стоящие вертикально папиросы.
Лёха даже засомневался, стоит ли эта цель его, притащенной с таким трудом, торпеды.
Зато крейсер шёл ближе всех и почти идеально ложился в линию их захода.
«Разворотим ему борт, пробка на фарватере обеспечена!» — мелькнуло у Лёхи.
Хватов, будто уловив его настроение, сразу подал голос:
— Курс на крупную цель! — прохрипело в шлемофоне, и штурман склонился к своей импровизированной «линейке», примотанной к переднему стеклу вместо настоящего торпедного прицела.
— Не отвлекайся! Курс держи! — бросил Лёха в гарнитуру.
«Не успеет — буду бросать на глаз, — подумал он, откидывая скобу с ручки аварийного сброса. — На такой дистанции хоть куда-нибудь да прилетит».
— Хо-ро-шо… — почти напевом протянул Хватов.
— Пять влево… так… хорошо… Внимание! — добавил он. Сейчас нельзя было ни дёрнуться, ни изменить скорость — чуть быстрее расчётной, и торпеда просто не успеет взвестись.
На крейсере и особенно на шедшем рядом эсминце один за другим вспыхнули огненные точки. Через мгновение вверх потянулись трассеры, казалось, прямо им в лоб.
— Сброс! — крикнул Хватов.
— Твою ж… напугал! — выдохнул Лёха, ещё не видя, как именно легла торпеда.
Торпеда сорвалась с крюков, блеснула в потоке воздуха и с глухим плеском ушла в воду. Через несколько секунду за ней потянулся пузырьковый след, ровный, уверенный.
СБ вспух и, освободившись от груза, попытался пойти вверх.
На крейсере вскипели белые фонтаны бурунов за кормой — японцы дали полный вперёд и нос корабля начал заваливаться влево — прочь от торпеды. Команда мостика сработала чётко — в попытке уйти от прямого попадания.
Лёха придержал самолет штурвалом и дал правую педаль, уходя прочь от эскадры. Несколько глухих ударов простучало по корпусу.
Начало июня 1938 года. Побережье около устья Янцзы в районе Шанхая.
Чуть впереди крейсера, на полкорпуса, шёл эсминец «Сараюки». Вся эскадра увидела всплеск от сброса, и командир «Сараюки», кажется, решил заслужить бессмертную благодарность императора. Он резко переложил руль вправо и дал полный ход как раз под траекторию торпеды — словно намеренно пытаясь закрыть своим корпусом флагмана.
Наверху Лёха только выругался, и тут же в шлемофоне раздался вопль стрелка:
— А вы ссуки! — в сердцах орал он. — Что вы творите!
Через тридцать бесконечно долгих секунд, пока Лёха набирал высоту и клал свой самолёт на циркуляцию, в шлемофоне раздался искажённый болью голос стрелка:
— Командир, мы… промахнулись!
— Ах ты ж чёрт… — выдохнул Лёха, но изменить уже было ничего нельзя.
Торпеда действительно промахнулась.
И мимо крейсера. И мимо эсминца «Сараюки».
То ли английская торпеда протухла от долгого хранения, то ли руки наших инженеров оказались недостаточно помыты, но по прямой она идти не захотела. Вместо ровного курса её сразу повело — ощутимо, нагло — влево, и торпеда прошла по самой корме и крейсера, и эсминца, будто решив, что у неё на сегодня собственный маршрут.
Крейсер же, уворачиваясь от торпеды, продолжал свою дурную циркуляцию, переложив руль слишком резко и слишком быстро. «Сараюки», который лез под торпеду спасать флагмана, внезапно оказался у него прямо по курсу.
Лёха видел сверху, как огромная тень крейсера навалилась на хрупкий корпус эсминца. Секунда — и крейсер буквально въехал ему в носовую часть, свернув её набок, словно тонкую жестянку. «Сараюки» резко накренился, палуба взлетела фонтаном обломков.
— Вы мне ещё за Цусиму ответите, гады!! — в восторге крикнул Лёха, даже не подозревая, как он близок к истине.
Но и это было ещё не всё. Судьбе было угодно пошалить в этот день.
Позади раскорячившихся на фарватере красавцев, ближе к берегу, шёл тот самый медлительный транспорт. Вот в него торпеда-то и вошла — почти под прямым углом и ровно в центр корпуса.
Мгновение — и серый корпус транспорта разорвало, будто он был сделан из жести. В воздух ударил жёлтый столб пламени, а затем густой, ядовитой пыли, которую мгновенно понесло ветром на толкающиеся впереди корабли. Взрыв подхватил и разметал палубу, а там, судя по характерному цвету, детонировали газовые баллоны.
— Ну и ну… — только и сказал Лёха, глядя на растерзанную эскадру. — Это я удачно сбросил. Можно считать, что попал.
Он потянул штурвал, и в тот же миг под крылом мелькнул новый всполох.
Затем из разломленного корпуса вырвалось густое облако — ярко-зелёное, плотное, светящееся на солнце, как фосфор. Облако разрасталось на глазах, и ветер потянул его вдоль реки — прямо на идущие по Янцзы корабли.
— Командир, это что у япошек так рвануло? — влез с вопросом Хватов.
— Не всё им китайцев отравой травить! — зло произнёс наш герой.
Зелёная масса клубилась, накрывая транспорт, потом поползла дальше, к эсминцу. На палубах заметались люди, кто-то прыгнул за борт, кто-то бежал к шлюпкам. Второй эсминец дал полный ход, пытаясь подойти к флагману из конца каравана, но он уже безнадёжно опаздывал — через минуту всё вокруг утонуло в мутной, ядовитой вуали. Внизу Янцзы закипала — зелёное облако расползалось по воде, словно кто-то разлил над рекой светящийся туман.
СБ лёг на курс на юг, в сторону берега. Сзади оставался огромный изумрудный след над Янцзы, где ветер мешал воду, дым и смерть в одно целое.
— Командир, вижу истребители право по курсу над Шанхаем, — влез Хватов, — Много.
— А бензина-то у нас только до Нинбо дотелепаться, — грустно подумал Лёха, стараясь достигнуть таких уже близких и внезапно ставших родными облаков.
Начало июня 1938 года. М остик крейсера «Идзумо», побережье около устья Янцзы в районе Шанхая.
Капитан первого ранга, Ока Арата видел всё слишком ясно. Да, им повезло, и торпеда прошла мимо его корабля — но ударила туда, куда никто не ожидал. «Сараюки» будто подломило пополам: нос оторвало, как картонный, а корпус протащило вдоль их борта, оставив беспомощно болтаться на волнах, медленно разворачиваясь боком к течению.
И почти сразу после взрыва парохода по поверхности поползло мутное, плотное, тяжёлое жёлто-изумрудное облако — газ шёл от транспорта, и ветер тянул его прямо на остатки эсминца… и на его «Идзумо».
— Полный вперёд, — сказал он негромко, но так, что на мостике сразу стихли разговоры.
Первый помощник — молоденький, из известной семьи, с лицом, на котором ещё не успела сгладиться юношеская наглость, — удивлённо обернулся:
— Командир…?
Ока даже не посмотрел на него, только сжал перила.
— Мы не будем травить экипаж этим газом, — сказал он спокойно.
На мостике стало настолько тихо, что слышно было, как работает компас.
Молодой офицер нервно скривил губы и, смешав ужас с какой-то странной насмешкой, подойдя вплотную, спросил:
— Приказать принести вам ритуальные кинжалы танто?
Ока вспомнил о ритуальных кинжалах с коротким, толстым клинком для сеппуку и его передернуло. Он медленно повернул голову, убедился, что вокруг нет лишних ушей, и, наклонившись к наглецу, тихо, отчётливо произнёс:
— В задницу себе их засунь!
Глава 18
Война под кисло-сладким соусом
Начало июля 1938 года. Китайская забегаловка около общежития советских лётчиков.
Зайдя в местную тошниловку, как называл её незабвенный Хренов, а по существу — простенькую, но ближайшую к дому китайскую столовку, Тимофей Хрюкин остановился на пороге, втягивая запахи. Воздух висел тяжёлой, неподвижной пеленой, в которой смешались перец, соевый соус, жареный лук и нечто неопознаваемое, способное с равной долей вероятности оказаться как деликатесом, так и кулинарным преступлением. В глубине кухни что-то громко лязгнуло, и клубок горячего пара выполз в зал, повиснув под закопчённым потолком. Из-за жары и непрекращающейся готовки здесь, казалось, дышали не воздухом, а густым наваристым бульоном, который сам тянулся в лёгкие.
