Территория пунктира (СИ) - Велесов Олег

— Носители меняются очень редко, — пояснил Шешель. — Они практически вечные. Я не помню, чтобы кого-то заменили. Если ты обнулишься на перемещении или при калибровке, носитель от этого не пострадает. Он же здесь остаётся. Потом его отдадут другому восходящему.

— А как разобраться, другой это восходящий или прежний, если носитель всё тот же?

— Новички задают много вопросов, — он хлопнул меня по плечу. — И имена называют другие.

— Часто такое происходит?

— Бывает.

— А кто до меня был в этом носителе?

Слободан не ответил. Он подошёл к застеклённой двери и приоткрыл её.

— А вот и библиотека.

Сквозь стекло я увидел широкий читальный зал с высокими окнами и позолоченной лепниной на потолке. Длинными рядами стояли столики. Людей было немного, человек пятнадцать, сидели по одному, серьёзные, шуршали книжные листы. За стойкой библиотекаря сидела девушка в чёрном с белыми манжетами платье. Тонкое холодное лицо, такие же холодные глаза и яркие губы. Волосы были расчёсаны на пробор и завиты по всей длине, открывая взгляду белую нежную шейку. Она вызывала желание прикоснуться, и я даже потянулся к ней, но тут же одёрнул себя. Девушка-библиотекарь кого-то напоминала. Не могу сказать точно, кого именно, но если не лицо, то его выражение я уже видел.

Когда мы вошли, библиотекарь сказала, не глядя в нашу сторону:

— Опаздываете, Шешель.

— Извините, Александра Николаевна, — поспешно расшаркался Слободан. — Объяснял новичку домашние порядки.

Девушка обернулась.

— Георгий Алексеевич Саламанов, — назвала она моё полное имя. — Гражданин Российской Федерации. Дата восхождения: девятое ноября две тысячи двадцатого года. Причина: обнуление при исполнении служебных обязанностей.

Информация прозвучала скупо и сухо, как дешёвая эпитафия на могильный камень, и я попытался добавить в неё хоть сколько-то краски:

— На пожаре… Я погиб на пожаре. Хотел помочь человеку…

— Помогли?

Я пожал плечами. Вероятнее всего, нет, во всяком случае, в памяти подобная информация не отложилась.

— Шешель, займите своё место, — библиотекарь повела рукой, как будто отмахнулась. — А вы, Саламанов, подойдите к стойке.

Я подошёл.

— Ваше положение в ЦПС пока не определено, однако допуск на занятия получен. Утром вам должны были доставить карточку расписаний.

— Да, вот она, — кивнул я, демонстрируя полученный от мальчика-посыльного листок.

— Прекрасно. Ознакомились?

— Не успел. Видите ли…

— Вы получаете штрафной балл. Впредь будьте внимательны. Для ознакомления с расписанием достаточно одной минуты. Ознакомьтесь сейчас.

Я развернул лист. На страничке слева было выведено каллиграфическим почерком: «Введение в курс». И ничего больше.

Александра Николаевна положила на стойку пухлый том уже изрядно потёртый и со следами починки на корешке. Название на обложке отсутствовало.

— Прочитайте сначала это. И запомните: выносить книги из библиотеки запрещено категорически. А книги, которые находятся в вашей комнате, необходимо сдать. За этот проступок вы так же получаете штрафной балл.

— Я их не брал.

— Завтра утром передадите книги посыльному. Ступайте.

— Послушайте, как вас там… те книги — я их не брал. Они уже лежали на столе, когда…

— Прекратите спорить!

— Вы меня слышите? Я их не брал! Я впервые в вашей библиотеке.

— За спор с куратором вы получаете штрафной балл. А теперь идите и сядьте на своё место. Иначе получите ещё один штрафной балл.

В раздражении я отбил пальцами барабанную дробь по стойке, взял книгу и повернулся к залу. Свободных мест было много. Шешель сидел в дальнем углу у окна. Я прошёл вперёд и сел за столик перед ним.

— Александра Николаевна к тебе неравнодушна, — то ли похвалил, то ли позавидовал он. — Три штрафных балла за утро — это рекорд.

— Что за баллы? Розгами что ли сечь будут?

— Количество штрафных баллов влияет на экзаменационную оценку. Есть шанс не пройти аккредитацию и перейти в статус обслуживающего персонала.

— Ты много набрал?

— За всё время? Два. Поэтому и говорю: три за утро — рекорд.

— А давно ты здесь?

— Скоро год.

— И какой срок обучения?

Библиотекарь посмотрела в нашу сторону, и Шешель на секунду замолчал.

— У каждого свой, — шепнул он. — Всё зависит от направления. Сначала идёт общий курс подготовки, потом Совет решает, куда тебя определить: в оперативную часть или к калибровщикам.

— А куда лучше?

— Ну… Откуда я знаю? Я бы хотел в калибровщики. Им нужны люди с физико-математическим образованием. Я до восхождения служил в артиллерии, с математикой знаком.

— Шешель, — вновь повернулась к нам Александра Николаевна, — ещё одно слово, и получите штрафной балл.

Слободан замолчал.

Я открыл книгу. Текст был набран в русской дореформенной орфографии. Первое же предложение звучало как полная абракадабра. Я перелистнул несколько страниц. Может быть, картинки есть? Картинок не было. Вернулся к первой странице, начал читать. От обилия «фит», «ижиц», «ятей» зарябило в глазах. С непривычных буквенных сочетаний заболела голова. Я повернулся к окну. Библиотека окнами выходила на городскую улицу. День был пасмурный и влажный. Выпавший снег растаял, колёса карет месили воду на мостовой. Я подпёр подбородок ладонью и мысленно позавидовал тем людям, которые шли по тротуарам. Я бы и сам походил сейчас, пошлёпал по лужам. Не потому что не хочется учиться, а ради самого движения. После долгой неподвижности очень хотелось ходить, бегать, прыгать…

— Саламанов, смотрите в книгу, а не в окно, — прозвучало от стойки.

— Я обдумываю прочитанное, Александра Николаевна.

— Чтобы что-то обдумать, надо что-то прочитать. За ложь куратору получаете штрафной балл.

Четыре-ноль в её пользу.

Сзади хихикнул Шешель.

Меня начала разбирать обида. Первый день на этой учёбе, а вместо помощи бесконечные придирки. И главное: за что?

— Александра Николаевна, а что вы мелочитесь? По одному да по одному. Давайте сразу десять.

Шуршание листов прекратилось. Тишина в зале зазвенела от напряжения, даже Шешель не посмел издать ни звука.

Куратор поднялась над стойкой. Глаза стали ещё холоднее, хотя куда уж больше. От их давления меня затрясло, а затылок свело судорогой.

— Саламанов, вы хотите вернуться к процедуре успокоения?

Боль в затылке стала тягучей. Я поискал взглядом что-нибудь тяжёлое, чтобы запустить в библиотекаршу, ибо боль эта исходила от неё. Но ничего тяжёлого рядом не было, и я спросил с вызовом:

— А вы сами хоть раз на этих цепях висели?

Меня крутануло. Я не понял, что конкретно случилось. Я вдруг оказался в темноте, услышал отголоски чужих мыслей, почувствовал боль, кровь. Кто-то звал: помогите, помогите — и умолял объяснить… Что объяснить? Но меня уже выдернуло из темноты и вернуло в библиотеку.

Я лежал на полу, а Шешель и ещё один тип пытались меня поднять. Александра Николаевна по-прежнему стояла за стойкой, но уже не такая холодная. Наши глаза встретились как шпаги на дуэли. Удар, искры, выпад, контратака и остриё у горла. Она хотела меня убить — и могла это сделать. Но не сделала. Почему? И что это вообще было? Каким образом она уложила меня на пол, даже не дотронувшись?

В библиотеку вбежал Штейн. Понял всё без слов, и сказал мрачно:

— Оба за мной.

Опираясь на плечо Шешеля, я поднялся и под молчаливую неприязнь зала вышел в коридор. Следом за господином Штейном я поднялся на третий этаж. Слободан говорил, что простых смертных выше второго не пускают, а я вот удостоился. Не прошло и суток. На лестничной клетке стоял охранник. С виду обычный ливрейный слуга, но из-под камзола выглядывала рукоять пистолета, да и рожа не симпатичнее Никитки Рваного, такой всадит нож в брюхо не задумываясь. Он шагнул, загораживая мне путь, но Штейн сделал жест — со мной — и охранник отступил.

Поднявшись на этаж, куратор открыл дверь кабинета, пропустил Александру Николаевну, а меня попросил остаться в коридоре.