Простой советский спасатель-2 - Дмитрий Буров
Не знаю, как в Советском Союзе, Бог миловал, трагедий с нашей семьей до определенного момента не случалось, но в современной России спасатели, наверное стоят на одной ступени рядом с учителями и медиками: всегда и во всем виноваты. Спасли — не так спасали, не спасли — кто бы сомневался.
Сколько таких историй на моем веку, и не сосчитать. Людская безалаберность и вера в собственное превосходство «уж со мной такого точно не случиться» приводит к таким трагедиям, отзвук которых остается в памяти надолго, если не навсегда.
Чет, Леха, что-то ты совсем расклеился! Тело молодое, а мысли стариковские! Оставить страдания, вперед, к решению поставленных задач. Я поднялся, выглянул в коридор, убедился в отсутствие внимания к моей палате, прикрыл дверь, на всякий случай припер её единственным кособоким стулом, и принялся обследовать тумбочку Федора Васильевича.
В глубине нашелся пакет, тщательно замотанный в чистую тряпицу. В нем оказались документы соседа, две пары ключей, крестик на веревочке и старая потертая черно-белая фотография. С фотокарточки на меня смотрели двое молодых мужчин. Один в форме, похожей на солдатскую, дореволюционную. Второй в гражданской одежде тех же лет. Никаких надписей, никаких дат или обозначений.
Поколебавшись, я забрал обе связки ключей и фотографию. Открыл паспорт и меня накрыло дежавю.
На меня с фотокарточки смотрело лицо моего отца. Так он выглядел бы на пенсии, если бы дожил до нее. Я тупо пялился на фотку и лишь спустя пять минут до меня дошло: фамилия скончавшегося дела — Лесаков. Однофамилец? Вряд ли. Ситуевина становилась все страньше и страньше. Сначала на дурацкой карте моё полное имя (то ли родственник древний, то ли однофамилец полный). Теперь в паспорте фамилия. Модет поэтому умирающий дед бормотал что-то про наследника? Принял меня за внука?
Анализатор в моей голове завис и принялся работать вхолостую, гоняя по черепной коробке бессмысленные вопросы: «Что за нафиг?! Что происходит? Какого черта? Кто виноват? Кто такой Васильич?!?»
Паспорт я закрыл, подержал в руках, снова раскрыл. Нет, не глюк, вызванный ударом по башке. Черным по государственному красивым почерком написано «Фёдор Васильевич Лесаков», год рождения… Ого… сосед революцию застал и гражданскую войну видел, да и в Великую Отечественную явно не дома отсиживался, если судить по наградным корочкам.
Кто же ты, Васильич? И кем приходится тебе студент Лесаков Алексей Степанович? Потому как батя у парнишки по отчеству, насколько я помню, не Федорович ни разу.
Паспорт и документы я положил на место, а вот ключи пришлось приватизировать. Поколебавшись, все-таки решил выполнить просьбу деда. Да и что врать-то самому себе: до нервной почесухи хотелось разобраться в происходящем.
Едва я припрятал ключи, в дверь толкнулись. Я торопливо оглядел палату и пошел открывать.
— Ты чего тут заперся? — поинтересовался Сидор Кузьмич с порога, быстро промониторил комнату, меня и только потом поздоровался. — Ну, здорово, попаданец.
Твою дивизию! Сказать, что я офонарел — это не сказать ничего. Не уверен, но, кажется, я даже с лица взбледнул. Сердце рухнуло куда-то ближе к копчику и там нервно пыталось наладить режим работы. Во рту пересохло, я пытался выдавить из себя улыбку, но, судя по недоумению в глазах бывшего мичмана, вышла скорее гримаса.
Откуда Кузьмич знает, что я попал в чужое тело из прошлого? Черт, неужто истории про переселение душ, которые я читал на любимом сайте, — правда? Было что-то в одной книге про отдел КГБ что ли, который занимался такими как я. Проблема в том, что книгу я не дочитал и даже примерно не могу представить, что сейчас со мной будут делать.
Допрос? Медикаменты? Одиночная камера в тюрьме или в научном центре? Пытки? При любых раскладах на новой жизни можно поставить крест. Как говорят в моем времени: это Россия, детка. Так вот, это — Советский Союз, Леха! Пусть и брежневский, с более мягким режимом, но даже вступив в новый век мы на уровне генетической памяти дёргаемся, когда в наши двери стучат представители власти.
— Алексей, ты чего застыл столбом? — только теперь я обратил внимание на то, что мы по-прежнему стоим в дверях.
— А, проходите, — с трудом выдавил я из себя. — Что Вы сказали?
— Пройти, говорю, дай. Тебе что не только голову прошибли, но и ухи отрезали? — язвить командир умел.
— Каким попутным ветром? — буркнул я, отступая вглубь палаты и прикидывая пути отхода.
Первая мысль «бежать» мне казалась самой верной. Не выпустят меня из советских лабораторий, как пить дать, не выпустят. Смотрел я передачи про всяких людей с необычными способностями. Вот только в советское время о них никто знать не знал, ведать не ведал. Информация неконтролируемым потоком полилась с экранов телевизоров после перестройки. Но проверять на себе, правду или нет, вещали журналисты в своих разоблачениях, мне не хотелось.
— Да вот, мимо ехал, решил заскочить, посмотреть, как ты тут. С врачом поговорить. Что доктор говорит? Когда на работу?
Я настороженно, стараясь не выдавать своих мыслей, смотрел на Кузьмича. Забалтывает, притупляет внимание? Если он все знает нафига весь этот кордебалет с сочувствием и заботой?
— Да так, ничего хорошего, — пожал плечами, потихоньку двигаясь к окну. — Присаживайтесь.
Предложил Кузьмичу соседнюю с моей койку, открывая себе пути отхода к дверям. Прыгать с четвертого этажа травматологии такое себе удовольствие. Хотя в коридоре по любому стоят товарищи по оружию, не могу же он один за мной придти? Неужто остальные соблазнялись перспективами? Ладно, послушаем, что скажет, что предложит.
— Это отчего же? Смотрю, скачешь дельфином, выглядишь бодро. Бледноват, правда, да загар быстро вернется на вышке-то.
Издевается? Спросить самому или подождать? Может, выдержку проверяет? Ждет, когда сам во всем признаюсь, чтобы взять готовеньким и дезориентированным?
— Леха, не нравишься ты мне. ты себя как чувствуешь? — Кузьмич нахмурился, разглядывая меня.
— Да так как-то, Сидор Кузьмич, — пробурчал я. — Ночью сосед по палате помер, ну и сами понимаете…
О том, что дед отошел в мир иной в реанимации, я уточнять не стал.
— Ох, ты, — мичман стукнул себя кулаком по коленку. — Это Федор Васильич, что ли? Беда-огорчение, крепкий был старик. Дубом стоял, а вот, поди ж
