Размышления русского боксера в токийской академии Тамагава, 4 - Семён Афанасьев
Одно дело — мирный семинар, даже и на жесткую тему. В условиях ринга или татами, с оговоренным количеством противников.
И другое дело — такой вот реальный бой. Когда противник твой тебе не друг и видит тебя мёртвым, желательно поскорее. А его никак не законные импланты эту перспективу только приближают.
Таблетка же объясняла всё. И каким образом младший Асада справился с первой четверкой, один; и как со второй он вначале продержался, а потом и выиграл. Вместе с ним.
— Они что, сразу на вас бросились? — Ватанабэ, поддаваясь чувствам, приобнял пацана за плечо и вместе очень быстрым шагом направился в здание. Поглядеть, что там у красноволосой. — Кроме как биться, вариантов не было?
— Ответ на второй вопрос: в доме была Цубаса. И ещё одна девчонка, — хмуро ответил белобрысый, покосившись на чужую ладонь поверх своего плеча. — Надо было этих в дом не пустить любой ценой.
— Согласен… А что с первым вопросом? — шутливым тоном, пытаясь разрядить обстановку, напомнил комиссар.
— А сейчас сами увидите.
Четыре свежих трупа в доме, плюс пятый человек, нуждающийся в реанимации, мгновенно сняли все вопросы.
— Вы от меня что, пакет даже не посмотрели? — с претензией в голосе поинтересовалась у старшего Кимишима.
— Не глядел, — честно признался Ватанабэ и полез за гаджетом.
Следующие пять минут он занимался привычной работой инженера и специалиста. По мере погружения в ситуацию, его лицо всё больше заострялось.
* * *
Ватанабэ, конечно, мужик местами нормальный. Где-то даже свой.
Но его приезд сюда, без преувеличения, лично у меня вызывает ассоциацию со словом "турист". По крайней мере, поначалу.
Справедливости ради, мы его тоже позвали не на мордобой с неизвестными боевиками, а совсем по другому поводу.
По мере погружения в ситуацию, он теряет изначальный задор и мрачнеет, мрачнеет, мрачнеет. А потом и вовсе решительно поворачивается к нам, словно рассчитывая найти одобрение:
— Надо звонить директору департамента!
Цубаса, что характерно, воспринимает эти слова, как само собой разумеющиеся. Она даже порывается как-то прокомментировать, но вовремя спохватывается и прикусывает язык.
Зачем здесь нужен целый директор всей токийской полиции, я не знаю. Но встретить высокого чина первыми у нас и не получается: прибывает медицина, из уже знакомого лично мне заведения.
Какое-то время мы заняты погрузкой блондинки, поскольку та удерживается на этом свете исключительно за счёт ресурсов моего концентратора. Контакт прерывать нельзя.
Наконец, врачи фиксируют её внутри реанимационного вэна — и нужда в моём личном присутствии отпадает.
По территории к этому времени вовсю снуют, как я понимаю, сотрудники Хиротоши: после того, как мордобой оканчивается, вместе со своим начальником он мобилизует и подчинённых (слышу по интонациям и содержанию).
Полицейские из местного участка перемещаются за забор и выполняют дальше роль оцепления.
Китайцы на каком-то этапе испаряются, как их и не было.
Ватанабэ просил нас подойти к нему, как закончим со скорой помощью — что мы и делаем.
Как назло, попирая все японские традиции, попадаем на выяснение отношений:
—… незарегистрированный оборот из-за рубежа! — экспрессивно разговаривающий дядечка, являющийся боссом нашего комиссара, как будто что-то ему и выговаривает.
Мельком взглянув на меня, на Цубасу, самый главный полицейский окрестностей продолжает:
— И как у вас вообще несовершеннолетние оказались втянутыми в это всё?! Вы что, успели собрать все визы на плане операции? Включая прокуратуру и суды?!
Ватанабэ хмуро косится в нашу сторону и опускает взгляд, ничего не отвечая.
У меня мелькает парадоксальная мысль: могут меняться миры и страны, но стиль руководства неизменен.
Вместо того, чтобы вникать срочно либо поощрять (и ведь есть за что!), всё без исключения руководство в первую очередь трясётся за личную шкурку. Всегда и везде.
— Я не посторонний несовершеннолетний, — подаю голос со своего места.
Меня дергает за рукав Цубаса, потому ей просто отвечаю вслух:
— Комиссара надо спасать!
Затем поворачиваюсь к директору:
— Вы меня сами поощряли, лично. Затем, насколько понимаю, вашей визы должны были потребовать и финансовые документы: счета от госпиталя полиции. Я уже и так вовлечен в деятельность департамента. И не возражаю.
— Представься? — сосредоточенно предлагает большой полицейский начальник, наводя фокус на меня и лихорадочно что-то прикидывая в уме.
— Асада, Масахиро.
Для ускорения контакта, лезу за смартфоном — чтобы активировать голограмму похвальной грамоты за его подписью.
Естественно, обламываюсь: вместо смартфона в кармане только хлам. Спасибо активной физкультуре в течение последнего часа.
На помощь неожиданно приходит Цубаса. Оказывается, копия грамоты есть у неё.
— Даже так? — самый старший шериф округа задумчиво барабанит ногтями по стенке. — И твои родители не будут иметь претензий к нам?
— Дайте мне буквально пару часов — и я отвечу на ваш вопрос абсолютно точно. — Наблюдая непонимание в его взгляде, продолжаю. — Связаться с отцом сейчас не смогу, да и не захочу отсюда: мой аппарат разбит, а с чужого такие разговоры не ведутся. Съезжу к нему быстро; поговорю — и сразу дам знать вам.
— Дороги пустые, метро пока тоже, — Цубаса, явно попирая правила, влезает в мужской разговор. — Это моя таблетка в нём! Если бы не она…
* * *
Ватару не находил себе места.
Было отчего.
Когда наконец входная дверь распахнулась, он ровно через мгновение стоял перед ней — чтобы с облегчением выдохнуть при виде сына:
— Что там произошло?! Почему твой телефон был недоступен?!
Вместо ответа, Маса схватил его за горло левой рукой и припер к ближайшей стенке:
— А вот мы с тобой это сейчас и обсудим. Дать бы тебе по пузу, старый ко… но мы вроде как родня…
Вслед за сыном в прихожую просочилась и его красноволосая подруга. Та захлопнула дверь и сказала, косясь на финансиста:
— Маса, погоди! Проверь, что в доме никого не было… Ну или чтоб спали все.
Глава 17
За некоторое время до этого.
Все силы Ватанабэ сейчас тратил на то, чтобы даже тень эмоций не прорвалась в его мимике либо жестах.
Смешно — но директор департамента из всего списка расширений обожал лишь ментальный блок. Комиссар через свой отдел ставил ему в своё время кое-какие интересные программы на концентратор, затем обучал (тут уже лично), оттого знал: поживший бюрократ, находясь почти на вершине пищевой цепочки, личную эмпатию прокачал чуть не до чтения мыслей. По крайней мере, в части
