Мы из блюза - Дмитрий Игоревич Сорокин
Таким образом, я никак не мог принять подлинность пытавшегося завести довольно, впрочем, индифферентную толпу «святого старца». Однако же, стоило послушать, что этот клоун вещает.
— …и тогда мы всем миром матушке-императрице челом ударим, и прекратит Государь по слову ее войну эту проклятую, и вернутся солдатушки с фронта, а матушка наша всех и кажинного землицей-то одарит! — ораторствовал «Распутин». Ему внимали не без интереса, но, с другой стороны, безо всякой присущей подобным сборищам ажитации.
Тем временем в облике Распутина я обнаружил одну презабавнейшую деталь, о которой, на беду свою, поспешил ему сообщить.
— Милостивый государь, — громко произнес я. — У вас, изволите знать, ус отклеился.
Ряженый вперил в меня тяжелый взгляд нарочито выкаченных глаз.
— Ага! Отродье офицерское, сатанинское! Русь святую кровушкой залить восхотел? — заорал он.
Но тем временем и второй ус последовал примеру первого, и в толпе послышались смешки, а после и дружный гогот — с хлесткими подначками, как исстари заведено в нашем народе. На псевдораспутина это оказало странное действие: он извлек откуда-то два револьвера, и, завывая проклятия, принялся с двух рук палить в меня. В секунду я был дважды ранен: в руку и в голень, и, уже падая, увидел, как от подъехавшего авто бегут два франтовато одетых господина с револьверами в руках.
* * *
— Нойманн, стоять! Брось оружие! — кричал Балашов. Остатки «толпы» стремительно разбегались во все стороны.
Фальшивый старец немедленно перенес огонь на подполковника. К счастью, промазал. Денисов припал на колено, ухватил «наган» обеими руками и максимально быстро разрядил весь барабан. Нойманн упал без движения. От ворот бежали двое караульных, срывая с плеч винтовки с примкнутыми штыками.
— Что-то нерасторопны вы, братцы, — покачал головой подполковник, предъявляя им документы.
— Виноват, ваше высокоблагородие! — хором гаркнули солдаты. — Но ничто же не предвещало… — жалобно добавил один из них.
— Да?! А стихийное сборище в двух шагах от царской резиденции — это вам фунт изюму?! Бегом марш на пост! О происшествии доложить по команде!
— Есть!
Контрразведчик подошел к валявшемуся «Распутину».
— Шесть пулевых. Изрядно стреляете, капитан, — произнес Балашов, сосчитав попадания, включая аккуратную дырку в виске шпиона. Парик с того свалился, стал виден ежик светлых волос. — Спасибо, Вадим Васильевич.
— Рад стараться, — привычно ответил Денисов и побежал к подстреленному офицеру. — Прапорщик, живой?
— Рука, нога. Остальное в норме, господин?..
— Штабс-капитан Денисов, регбюро Генштаба, — и крикнул водителю: — Ерофеев! Бинты тащи! Быстро!
Через полминуты подбежал водитель с бинтами, и с ним пришел еще один штатский.
— Григорий Павлович, — слабо ухмыльнулся Гумилев, — я был уверен, что это не вы в меня стреляли, — и потерял сознание.
* * *
Поэта перевязали, Денисов с водителем перенесли его в автомобиль.
— Откуда он вас знает? — спросил Балашов.
— Доводилось встречаться. Это Гумилев Николай Степанович, прапорщик Александрийских гусар, а ко всему — известный стихотворец.
— Да, знаю такого, то-то лицо знакомое. Но, постойте-ка, вам теперь ведь нет нужды идти туда? Нойманн-то всё…
— Нужды нет, но есть необходимость. Вспомните, что я вам говорил. Логика подсказывает, что мне здесь делать нечего? Отлично, значит именно тут я и останусь. Время не терпит — раненого нужно немедленно в госпиталь.
— Видите вот эти здания в нарочито старинном стиле? Это и есть госпиталь, — до указанного им комплекса оставалось метров двести. — Но вы правы, давайте прощаться. Да, как начнутся улицы — сворачивайте влево на любую. Потом в первую направо — и до конца.
Авто с трупом немецкого агента в багажнике и раненым гусаром на заднем диване укатило в госпиталь, прямо навстречу бегущему отряду вооруженных людей. А я с инструментом и саквояжем с минимальными пожитками пошел искать нужный мне дом. Никуда не торопясь, гулял по Царскому Селу, припоминая, что в далекой юности, году так в 1989, бывал здесь, причем без экскурсии, — но, конечно, наибольшее внимание уделял парадному Екатерининскому дворцу с регулярным парком, и в меньшей степени дворцу Александровскому, который в ту пору пребывал в крайне запущенном состоянии, равно как и парк вокруг него. Про саму жилую часть, понятно, тогда и не думал, а вот сегодня было просто приятно насладиться погожим деньком в этом провинциальном малолюдном городке.
Эту медитативную прогулку нарушил своим печальным видом мальчишка-папиросник, попавшийся навстречу. Парень брел с таким лицом, будто всю родню схоронил, что, по нынешним временам, увы, более чем вероятно.
— А что, дружок, высший сорт есть? — окликнул я его.
— «Дружка[31]» нет, «Иры» тоже. «Герцеговина Флор» по восемьдесят копеек за двадцать штук, — мрачно ответил разносчик.
— Ну, давай тогда «Герцеговину», всю, что есть.
— Есть на четыре рубля, — отозвался он, доставая из заплечного короба папиросы в коробке.
— Ну, тогда держи, — я протянул ему пятерку. — И сдачи не надо.
— Спасибо, дядь, — шмыгнул носом мальчишка.
— Э, брат, гляжу, не весел ты.
— То дела домашние, — окончательно, если такое только возможно, посуровел он.
— Дела-то, может, и домашние, но унывать нельзя, никак нельзя. Страшный грех это.
— Дядь, ты поп., что ли?
— Я?! — вот уж удивил! — Дружище, разве ж я похож на попа? Да и будь я попом, неужто папиросы б покупал?
— Отец Сергий покупает, — пожал плечами папиросник. — И отец Илларион тоже. Всё им «Иру» подавай, понимаешь.
— Ну, да не будем обсуждать нравы духовного сословия. Давай так. Ты местный сам-то?
— Ну да…
— Так вот. Предлагаю выгодный обмен. Я тебе пою песню, а ты рассказываешь мне, как найти нужный мне дом. Идёт?
— Идёт, — во взгляде паренька появились удивление и заинтересованность.
Я достал гитару. Бегло проверил строй, подкрутил пару колков.
От улыбки хмурый день светлей,
От улыбки в небе радуга проснётся…
Поделись улыбкою своей,
И она к тебе не раз еще вернется[32].
— Никогда не слышал! Вот это дааа!
— Дяденька, а ты есё споёсь? — оказывается, пока я пытался улыбнуть хмурого торговца никотином, к нам подошли еще два ребенка, мальчик лет
