Окно в Париж - Евгений Владимирович Соколов
Я закончила доедать вторую тарелку борща, а бабушка с улыбкой подвинула мне другую тарелку — с котлетами и картофельным пюре. Да, я перешла с дедушкой на «ты». А что? С одной стороны я же внучка, а с другой стороны ему сейчас 71 год, значит на 6 лет моложе Валентины Григорьевны — совсем мальчишка!
— «По окончании послевоенного восстановительного периода в 1956–1960 гг. рабочий день в СССР был сокращен до 7 часов при 6-дневной рабочей неделе, а рабочая неделя — до 42 часов», — процитировала я умную Википедию. — Это значит, что за рабочий день я смогу излечить 7 пациентов, а за неделю 42. Отнимем месяц отпуска. Итого за год я вылечу около 2 тысяч человек. В 55 лет я выйду на заслуженный отдых. Значит за три десятка лет я смогу вылечить, избавить от травм и несколько омолодить примерно 60 тысяч человек. А если принять к сведению тот факт, что мы с Марком собираемся родить двух или трёх деток, то нужно учесть и мои декретные отпуска, а это уменьшит количество исцелённых. Дедушка, а как быть с остальными страждущими? Сколько человек ежегодно умирает в нашей стране от болезней, от старости, от несовместимых с жизнью травм? Понимаю, не знаешь. Да и зачем советскому человеку знать эту грустную статистику? Но, согласись, что эта цифра намного превышает те 2 тысячи, которые я могу вылечить за год — в сотни, если не в тысячи раз! Вот и ответь, пожалуйста, кто будет регулировать эту огромную очередь за восстановлением здоровья и даже за омоложением?
Аристарх Викторович опять задумался, затем принёс бумагу и карандаш, посчитал в столбик и пришёл к выводу, что жена внука не ошиблась с вычислениями, растерянно посмотрел на нас, а я, тщательно пережёвывая очередную котлету, весело сказала:
— Дедушка, поверь, я хорошо знаю математику вообще и арифметику в частности. Не зря все годы обучения в школе являюсь круглой отличницей и скоро получу золотую медаль. И ещё! Представь себе, что кто-то привёз из самых дальних уголков нашей необъятной Родины своего смертельно больного ребёнка, а в поликлинике этот человек вдруг узнаёт, что его очередь, может быть, подойдёт лет так через 50–60. Понятное дело, что родитель этого ребёнка не сможет смириться с такой участью и попытается любым путём попасть к единственному в стране доктору-целителю, которому подвластна любая болезнь. Меня будут перехватывать на улице, полезут через высокий забор к нам во двор, достанут слезами и мольбами о помощи наших с Марком родителей и всех бабушек с дедушками. Ты только что на бумажке проверил мои расчёты, но даже если предположить, что я ещё и дома начну принимать по несколько человек в день, то всё равно в масштабах нашей страны это не решит проблему. А в итоге рано или поздно в мой адрес будет послано огромное количество проклятий за то, что я не оказала помощь всем нуждающимся.
— Действительно, как же быть с остальными сотнями тысяч и даже миллионами больных? — грустно спросил дед сам себя, но сразу робко предложил неплохую, по его мнению, мысль. — Нужно будет открыть в поликлинике специальную должность, и человек, занимающий эту вакансию, как раз и займётся списком очередников. А назначать на эту должность нужно только самого честного и ответственного! Чтобы не было подтасовок в этих списках, чтобы никого не продвигали в очереди по знакомству или связям, используемых в личных целях и ущемляющих интересы третьих лиц.
— Дедушка если твои умные слова перевести на нормальный язык, то это называется «по блату». Ну, что же, прекрасное решение! — похвалила я деда. — Самый честный и ответственный в нашей стране кто? Правильно! Человек, находящийся на самом Олимпе партии, то есть Никита Сергеевич. Что ты так на меня смотришь, дедушка? Разве я не права? Неужели есть кто-то более достойный? Как-то ты аполитично рассуждаешь, клянусь, честное слово! Но в любом случае, какой бы человек эту очередь не контролировал, а больше 2 тысяч страждущих в год я принять не смогу. И есть другой, не менее интересный вопрос. Вот заболел, к примеру, первый секретарь горкома партии. И что? В конец очереди его ставить? В итоге этот бедолага может вообще не попасть на приём к доктору медицинских наук Валентине Григорьевне Турбиной! Какой выход из этой ситуации? Спецочередь! Ну, а что? Есть же для слуг народа спецраспределители, где эти уважаемые товарищи и члены их семей могут неплохо харчеваться. Ой, дедушка, что-то ты совсем скис. Бабушка, спасибо тебе за прекрасный обед, всё было очень вкусно! А сейчас я займусь лечением деда.
Действительно, Аристарх Викторович сидел, понуро опустив голову, и в его мыслях была полная каша. Да, всё, что он мне говорил, исходило из его сердца, но я привела далеко не полный перечень фактов, с которыми трудно было поспорить.
— И последнее, дедушка. Сейчас я тебя успокою, — с улыбкой продолжила я. — Вообще-то никакой очереди не будет! Как только власть узнает, что в стране появилась волшебница, которая может избавлять от любой болячки, эту знахарку сразу изолируют от народа, чтобы она не вносила своими целительскими способностями смуту в размеренную жизнь страны. В итоге меня поселят на какой-нибудь сверхсекретной даче, и буду я пользовать только членов политбюро и прочих дорогих товарищей, а к членам моей семьи, увы, уже не подпустят. А посему, уважаемый Аристарх Викторович, мы никому обо мне не расскажем, а я буду следить только за здоровьем наших с Марком родителей, бабушек и дедушек. А теперь пойдём в спальню, поправлю твоё здоровье. Поверь мне, там есть чем заняться, ибо за свои годы ты накопил целый букет болячек. И облитерирующий эндартериит нижних конечностей, и пародонтоз, и гайморит, и аденома простаты, и прочая, и прочая, я уж не говорю о ранениях боевого генерала.
Дед вдруг взбодрился и с улыбкой посмотрел на меня, а затем задумчиво произнёс:
— И откуда ты слов-то таких мудрёных набралась? Сыплешь так легко сложными медицинскими терминами. Ведь в школах этому не учат! Ох,
