Меченый. Том 2. На переломе истории (СИ) - Савинков Андрей Николаевич Funt izuma
Свершилось историческое событие в жизни трудового Горького: с торжественным митингом, под звуки оркестра и в присутствии передовиков производства, 15 ноября был пущен первый участок Горьковского метрополитена. В его составе — шесть станций, соединяющих важнейшие районы города и значительно облегчающих передвижение трудящихся.
Работы не останавливаются и на достигнутом. Уже в эти дни кипит строительство по продлению первой линии. Одновременно, по решению Городского Совета, развернулось проектирование второй линии, которая призвана значительно улучшить транспортную доступность Сормовского района — одного из крупнейших и трудолюбивейших уголков Горького.
Стоит напомнить, что эти успехи стали возможны во многом благодаря решению, принятому по инициативе Генерального секретаря ЦК КПСС товарища М. С. Горбачёва на апрельском Пленуме. В соответствии с этим судьбоносным решением, во всём Советском Союзе значительно ускорились темпы строительства метрополитенов в городах, где оно уже было начато. Горький, проявив инициативу и организованность, сумел заскочить в последний вагон — ведь, как стало известно, в 12-й пятилетке строительство новых метрополитенов в других городах не предусматривается.
Метро в Горьком — это не просто новый вид транспорта. Это — символ созидания, это — забота партии о благополучии советского человека, это — уверенный шаг в будущее.
Из действительно же интересных встреч в этот период можно вспомнить разве что общение с Ричардом Косолаповым, который в преддверии планировавшегося на весну 1986 года XXVII съезда КПСС готовил новую программу партии.
— Проходите, товарищ Косолапов, не стесняйтесь. — Я отодвинул очередную папку с бумагами в сторону и сделал приглашающий жест. — Присаживайтесь. Как здоровье? Как настроение? Может чаю или кофе, думается, разговор нам с вами предстоит долгий…
— Спасибо, Михаил Сергеевич, чувствую себя хорошо, — ответил Ричард Иванович, стараясь держаться непринуждённо. — Хотя погода, конечно, не шепчет. От чая, пожалуй что, не откажусь.
Ноябрь 1985 года выдался особенно пасмурным и промозглым. Серо-багровые тучи тяжело нависали над Москвой, низко скользя над куполами Кремля и лентами столичных улиц. Леденящий ветер то и дело вырывался из-за углов высоток, заставляя прохожих укутываться в пальто потуже и убыстрять шаг. Глобальное потепление еще не пришло в эти края, до времен, когда снег окончательно станет редкостью в Первопрестольной в 1985 году было еще ой как далеко.
Я максимально добродушно кивнул, но улыбка, впрочем, моя достаточно быстро померкла. Я откинулся на спинку стула, сцепив ладони перед собой.
— Я читал проект новой Программы партии, — вообще-то программу уже надо было бы проголосовать и отправить в нижестоящие партийные организации для ознакомления, вот только все недавние события на Ближнем Востоке совершенно выбили меня и советскую верхушку из привычного ритма жизни. — И, откровенно говоря, некоторые пункты вызывают у меня серьёзные сомнения.
Косолапов при этих словах чуть заметно нахмурился.
— В чём именно вы сомневаетесь, Михаил Сергеевич?
— В её актуальности, в её конкретности, — я сделал небольшую паузу, раздумывая, как бы помягче выразиться. — Понимаете, с момента принятия предыдущей Программы, той самой, хрущёвской, когда провозглашалось, что к 1980 году мы построим коммунизм, прошло много времени. Тогда была поставлена чёткая, хотя и чрезмерно оптимистичная цель, понимаете? Говорили: «через двадцать лет мы достигнем коммунизма». Люди либо верили, либо сомневались, но все понимали конкретность установки. Имелись конкретные ориентиры, за которыми можно было следить. А теперь мы готовим новую Программу, в которой всё сводится к общим лозунгам — «модернизируем производство», «повысим благосостояние», «укрепим дружбу народов» и так далее. Но где измеримые цели? Где сроки, вехи, критерии успеха? Без этого всё выглядит расплывчато.
Косолапов развёл руками:
— Товарищ Генеральный секретарь, ведь и критика той самой хрущёвской Программы была колоссальной. Говорили, что неверно ставить столь жёсткие сроки. Что мы подрываем доверие к партии, когда объявленные сроки выходят на первый план, а условия не созданы. К тому же экономика в 60-е развивалась иначе, а теперь и внутренние, и внешние факторы намного сложнее.
— Всё это верно, — я слегка наклонился вперёд, упираясь локтями в стол, разговор этот давался тяжело в том числе и потому, что я сам достаточно слабо представлял, что именно хочу получить на выходе. Одно было понятно, оставлять все как есть нельзя. — Но сейчас мы должны показать, что у нас есть ясное понимание дальнейшего пути развития. Нельзя снова кормить людей абстракциями, упирая лишь на вечную правоту марксизма-ленинизма. Нужно говорить о том, что сегодня мы имеем, куда стремимся и какими средствами собираемся этого достичь. И я хочу, чтобы наша новая Программа давала ответы на главные вопросы современности. Иначе нас самих не будут воспринимать всерьёз.
— Это… — Косолапов как-то странно на меня посмотрел, — сложно.
— Сложно, — согласился я. — Но мы же с вами коммунисты. Большевики, мы трудностей не боимся.
— Не боимся, — все еще видимо не совсем понимая, чего я от него хочу поддакнул Косолапов. Забавно, его считали лицом фракции «фундаменталистов» в КПСС, а тут получается я его учу как родину любить. Уверен, ему оказаться в такой ситуации было непривычно.
— Ричард Иванович, позвольте сказать вам кое-что начистоту, — произнёс я. — Сложно отрицать, что капитализм, описанный Марксом в «Капитале», давно трансформировался. Общество, мировая экономика, технологии — всё это развивается по спирали, и мы уже не можем опираться исключительно на схемы, которые казались единственно возможными в начале века. Последним крупным теоретиком марксизма в нашей стране можно считать Сталина и то учитывая последовавшие на него «гонения» после смерти, идеи Иосифа Виссарионовича оказались некоторым образом скомпрометированы в глазах общественности. При этом, если мы не признаем, что марксизм-ленинизм требует основательной модернизации, нас ждёт крах.
Косолапов слушал эти слова с напряжённым вниманием. Мы с ним уже обсуждали текущие проблемы и раньше, он знал, что я не боюсь говорить правду, особенно когда это необходимо, но столь откровенной формулировки — «признать, что марксизм-ленинизм устарел без обновления» — он не ожидал услышать из уст главы партии. Пусть и в столь камерной обстановке.
— Как же вы предлагаете обосновать эту модернизацию, Михаил Сергеевич? — наконец спросил он. — Ведь наша официальная доктрина в корне отвергает саму возможность «устаревания» учения Маркса.
— Надо сказать правду, — ответил я, склонившись к собеседнику. Простенький психологический приём, но часто работает с неподготовленным с этой стороны собеседником. — Мы не справились с прежними обязательствами. Страна не вышла на уровень, провозглашённый хрущёвской Программой. Скажем больше: сейчас мы имеем массу проблем, связанных с отставанием в технологиях в отдельных сферах, нерентабельностью ряда отраслей, бюрократизацией экономики и перекосами в планировании. Мне кажется, что, если мы честно признаем неудачи, обозначим причины и покажем, что у нас есть реальный план трансформации общества — народ и партия отнесётся к этому с пониманием. Но если продолжать петь одни и те же мантры об обязательной победе коммунизма без уточнений, ни внутренняя, ни международная аудитория нам не поверит. Безверие порождает безразличие. Оно разъедает души хуже любой ржавчины. Лучше люди услышат правду от нас чем от «голосов».
Косолапов задумчиво кивнул, аккуратно сложив руки на коленях.
— А что вы подразумеваете под словом «модернизация»? Вы хотите, чтобы мы «переписали» Маркса? Ленина?
— Да не «переписали», а переработали, адаптировали, — я поморщился и развёл руками. — Нет у меня готовых для вас ответов, понимате, нет. Я сам не теоретик, скорее практик, я вижу негативные тенденции среди партийцев, они меня беспокоят.
