Сапер (СИ) - Вязовский Алексей

— Не получится, — облегченно вздохнул Гриша, послюнявив скрученную самокрутку. — Ничего он тебе не расскажет. — и в ответ на мой немой вопрос добавил: — Там у нас немец местами в первую линию ворвался, сам понимаешь, действовать надо быстро и всем сразу. А это, — сплюнул он, затянувшись, — начало визжать, мол, сдавайтесь, немец силён. А тут натуральный дурдом кругом. Как там у Толстого? «Смешались в кучу кони, люди…». Короче, не до политинформации, сам понимаешь. Ну я его успокоил по-быстрому. Сейчас похоронная команда прикопает.

— Пердеть его в монокль!!! — выругался бы сильнее, но в голову пришло только это.

— Что? — недоуменно посмотрел на меня Гриша. — Таких оборотов я не слышал, Николаич.

— Я удивлен, — объяснил я. — Очень. Парень, конечно, напрашивался. Но чтобы так быстро…

— А причем тут пердеть и монокль? — лейтенант даже рот открыл — так поразился.

— Пердимонокль по-французски — потерял монокль, — пояснил я. — Вроде как крайняя степень удивления. Когда бровь поднимается, и монокль падает на пол.

— А ты это откуда знаешь? Вроде на тех, кто по-французски балакал, не похож, — заметил Григорий.

— В школе учил. Немного. — уточнять, что это была школа жизни — тюрьма, я опять не стал.

— Гля, запомню, — усмехнулся Гриша. — Это ж надо, вроде и культурно, а как звучит!

Рядом с нами пронесли носилки, шли с того же правого фланга. Я их и заметил краем глаза, стоял лицом к Грише. Но меня позвали:

— Тащ старший лейтенант! Пётр Николаевич!

Этот голос с кавказским акцентом я и среди сотни других узнаю, мы с Оганесяном уже сколько прошли! Повернулся, мехвод лежал с окровавленной голенью, бледный, аж серый. Чуть ниже колена был наложен жгут из его же ремня.

— Что случилось, Оганесян? Как же тебя так?

— Да вот, неудачно ногу поставил, — попытался улыбнуться он. — Я немца убил, а он уже падал и выстрелил.

— Извините, тащ старший лейтенант, раненого перевязать надо, — сказал один из несших носилки и Оганесяна понесли дальше.

— Давай, ара, выздоравливай! — крикнул я ему вслед, удивляясь судьбе армянина. Второй раз его поранили.

— Ладно, пойду я, — сказал Гриша, хлопнув меня по плечу. — Это ты у нас пока птица вольная, а на мне рота висит. Полроты теперь уже. Забот полон рот.

Я отнес «мосинку» политруку. Певцов куда-то спешил, мы с ним прямо на пороге столкнулись, так что поговорить не получилось. Вернулся к хате, которую заняли особисты. Знакомых рядом с ней никого не было, и я присел на то же бревнышко возле тына. На другом конце курил какой-то боец, наверное, из местных, я его раньше не видел. Я на него даже внимания не обратил: сидит, и ладно.

— Как отвоевался, Петр Николаевич?

Я повернулся. Рядом со мной стоял политрук. Вот это я задумался, и не слышал, как он подошел.

— Да пучком всё, у нас там относительно спокойно прошло, — начал рассказывать я. — Это на правом фланге…

— Савостин! — послышалось с крыльца. — Задержанную забирай!

Я посмотрел на говорившего и даже, извините, немножечко охренел. Там стоял очкастый старлей, держащий за рукав гимнастерки мою заплаканную Веру. Это что же, он ее задержанной назвал? Вот же тварь!

Певцов, наверное, заметил мой порыв — схватил за руку.

— Остынь, старлей, — прошипел он мне на ухо. — Так ты делу не поможешь. Успокойся, потом что-нибудь придумаем!

Савостиным оказался тот самый боец, что сидел рядом со мной на бревнышке. Он встал, взял на ремень «мосинку», которая до этого стояла у него между колен и неторопливо пошел к крыльцу.

— Руки за спину, — сказал он, — Без резких движений…

Тут Вера подняла глаза, увидела меня, вскрикнула. И дернулась, потому что старлей вывернул ей руку, из-за она невольно согнулась. И опять меня удержал политрук. Чуть ли не на захват борцовский взял. И не отпускал, пока Вера не скрылась за углом, а особист не вернулся в хату. И только после этого увел меня, пока я там никаких глупостей не наделал.

— Пойдем, Петр Николаевич, ты всё равно ничего сейчас не решишь, а в горячке натворишь такого, о чем жалеть будешь. Эх, тебе бы водки выпить, да где ж ее взять?

Думы политрука о добыче столь ценного для поправки моего душевного состояния продукта были прерваны вестовым: Певцова срочно вызывали в штаб. Я же пошел туда, где держали Веру. Понятное дело, точного места я не знал, но уж Савостина на посту я замечу. А где он, там и рыжая.

Сарайчик этот я нашел быстро, совсем рядом с чекистской хатой. Я бросился туда, но часовой не дал мне даже близко подойти.

— Извините, у меня приказ никого не подпускать, товарищ старший лейтенант, — крикнул он, сняв с плеча «мосинку» и направив в мою сторону штык. — Идите отсюда, не доводите до греха!

В голосе Савостина не было никакой угрозы, даже мелькнуло сожаление, что ему приходится заниматься таким. Но пост свой он, конечно, бросать не собирался.

Я постоял немного, матюкнулся и пошел искать помощи. Если один чекист чего натворил, смотришь, второй отменить сможет. Да, понятно, что эта братия на копейку сделает, а на рубль должен будешь, но такая уж ситуация сложилась. Припекло, что и говорить.

Но лейтенант Буряков помочь мне не смог. Так и сообщил:

— И хотел бы уладить это дело, но здесь и сейчас — никак. На Васильеву был сигнал! И понимаете, у нас со старшим лейтенантом Шепелевым, — он оглянулся на закрытую дверь, будто хотел убедиться, что его напарник ничего не слышит, — разногласия по ряду вопросов. Не беспокойтесь, сейчас вернемся в дивизию, я там сообщу кому надо и военврача Васильеву… короче, всё будет хорошо.

Вот только уверенности в словах Бурякова не было ни грамма, как бы он ни хорохорился. Видать, был он там не то чтобы старшим куда пошлют, но вес у него был поменьше, чем у очкарика. Придется говорить напрямую. Шепелев, значит.

Как назло, старлей сидел в штабе и выходить оттуда не собирался. Я прождал его до самых сумерек. Понятное дело, перед дверью я не торчал. То там в сторонке посижу, то с другого направления понаблюдаю. Дождался всё же. Шепелев вышел на улицу, снял очки, протер их и вновь водрузил на переносицу, перед этим потерев ее пальцами. Умаялся, бедняжечка, в думах о безопасности страны.

Старлея я выловил метров за сто от их хаты. Вежливо подошел, представился. Начал было беседу, мол, военврача Васильеву оклеветал негодяй и паникер, у которого личные счеты ко мне. Но Шепелев меня слушать не стал. Подошел ближе, схватил за грудки:

— Слышь, старлей, ты мне работать не мешай, — прошипел он мне в ухо, так близко, что я почувствовал у себя на коже капли его слюны. — Ты что, думаешь, если из-под дохлого немца бумажку вытащил, так тебе всё простится? Я тебя, тварь, за то, что позицию без приказа бросил, так надолго упеку, что у тебя, недоумка, пальцев считать не хватит. И бабу твою в лагере держать будут, пока не сгниет! А ну, пшёл вон, гнида! — оттолкнул он меня.

Вот тут я не выдержал. Ножик сам в мою руку скакнул. Ну и Шепелеву прямо по науке, между четвертым и пятым ребром слева, под сосок. Лезвие преодолело сопротивление легко, и провалилось до самой рукоятки. Старлей начал падать, на секунду зависнув на мне и я помог опуститься ему на землю спокойно, без лишнего шума. Оттер кровь с ножа и руки.

И тут прилетел первый снаряд вечернего обстрела. Немцы перед сном решили побеспокоить роту Певцова. Рвануло в стороне, я так думаю, метров сто. Вот после этого я вспомнил про утренний подарок политрука Птицына. Сунул руку в карман и достал осколок. В самый раз по ране оказался, даже чуть шире. Я сунул его до конца, только краешек снаружи оставил. Кто там будет в суматохе отступления разбираться, как помер особист? Найдут осколок, вот и ответ. Погиб смертью храбрых, защищая наше социалистическое отечество. Я посмотрел на правую руку старлея. Кольцо было на месте. Значит, жене — аттестат, и долгая память. Или недолгая. Это уж какая жена ему попалась.

Осталось дело за малым. Я взвалил тело Шепелева на спину, молясь, чтобы не извозиться в крови, и оглядываясь по сторонам, подтащил поближе к месту разрыва снаряда. Уложил аккуратно у тропинки и пошел к чекистской хате.