Отшельник (СИ) - Шкенев Сергей Николаевич

И ещё одно не знал и не ведал Дмитрий Юрьевич — в ту же ночь по всей Москве на стенах, заборах и воротах появились намертво приклеенные листочки с короткой надписью:

«Куплю Шемяку. Дорого. Царь и Государь всея Руси Иоанн Васильевич.»

Бояре, получившие весть о грядущих милостях, собрались быстро. С недавних пор бывшего Великого Князя Василия Васильевича на Москве не любили, если не сказать больше, и к предполагаемому разделу его наследства опоздать не осмелились. Вот так вот замешкаешься, а деревенька-другая мимо рта проплывёт. А то и городок какой богатый. Разор хозяйству и сплошные убытки, разве возможно такое допустить?

— Делить будем, — обнадёжил бояр Шемяка. — Как самозваного кесаря поймаем, так и поделим. Собираем войско, бояре! На Клязьму идём.

— Сдурел, Дмитрий Юрьевич? — подал голос боярин Курлятьев, родовитостью не уступавший Великому Князю, потому смелый и едкий. — Литва у Можайска стоит, а мы воев уведём незнамо куда?

— С Казимиром вечный мир заключим на два года, тогда Можайск и вернём. Пока же смуту остановить нужно! Нет важнее дела!

— Так отдай престол Иоанну, и вся смута исчезнет.

— Кому?

— Кесарю нашему, что по старине править будет, — усмехнулся в седую бороду боярин и стукнул посохом в пол. — Нет моего согласия на войну с Иоанном Васильевичем.

— Да ты… — вскинулся было Шемяка, но тут же получил по голове тяжёлой резной палкой.

— Вяжи его, бояре! Государю подарок пошлём!

Глава 14

Андрей Михайлович напрасно надеялся, что жуткое похмелье поможет капитану Тихомирову наиболее полно вкусить все прелести средневековой жизни — переход между мирами не только излечивал болезни и возвращал молодость, но и нейтрализовал последствия отравления любыми ядами. Так что голова у капитана не болела, перед глазами ничего не двоилось, и чувствовал он себя просто замечательно. Правда, никак не мог вспомнить, почему вчера уснул в одежде, и от чего неимоверно чешется всё тело. Вот опять что-то больно укусило левую ногу…

Тихомиров громко выругался и открыл глаза. Потом снова из закрыл. Ещё раз открыл. Нет, ошкуренные жерди на потолке со свисающими с них стебельками какой-то травы никуда не пропали, как не пропало крохотное окошко, затянутое чем-то мутным и едва пропускающим свет. Вонючая засаленная овчина на жёсткой деревянной лавке тоже никуда не делась — лежит как лежала, и жутко пахнет.

— Чёрт побери, а где Михалыч? — участковый чётко помнил, что вчера вечером они с Андреем Михайловичем долго сидели за столом, дегустировали слабенькую вишнёвую наливку, и разговаривали о… да много о чём разговаривали. И вроде бы ещё коньяк был и тост за самую заветную мечту. — Какого хрена? Михалыч, ты где? Я куда попал, Михалыч?

Тишина была ответом, только шебуршились мыши в сене на полу, да беззвучно перебирал лапками прилипший к смоляному сучку на стене обыкновенный клоп, пахнущий французским коньяком польского производства. Господи, он здесь откуда взялся? И, мать их, опять блохи кусаются!

Тихомиров сел на покрытой овчиной лавке и огляделся. Какая-то полуземлянка с бревенчатыми стенами, проконопаченными мхом, по центру криво слепленная глиняная печки, не белёная и почему-то без трубы. Закопчённые горшки висят на вбитых в брёвна деревянных колышках. У входа, занавешенного всё той же вездесущей овчиной, в кадушке с водой плавает щербатый ковшик. Ещё две лавки, собранные из расколотых вдоль тонких брёвен. И всё, другой мебели не наблюдается.

Капитан осмотрел себе, и не сказать, что увиденное ему понравилось. Одежда, выданная Самариным после душа, не отличалась изысканностью — застиранные джинсы, на ладонь не доходящие до щиколоток, клетчатая рубашка с аккуратными заплатками на локтях, и толстый банный халат поверх всего. Носки отсутствуют, зато на полу около лавки нашлись розовые китайские сланцы, на вид совсем новые.

Где-то в глубине души зародилась паника, а в желудке громко заурчало. Остальные естественные надобности вдруг тоже во весь голос заявили о себе. Пришлось участковому собрать волю в кулак, надеть тапочки, и двинуться к выходу.

Поднявшись по трём ступенькам, Тихомиров вышел на улицу. Собственно, как таковой улицы не было, кривые и косые полуземлянки, покрытые камышом с глиной, в причудливом беспорядке теснились на небольшой лесной поляне. И самое главное, среди этих строений отсутствовал сортир. Пришлось бежать в заросли орешника, громко хлопая тапочками и матеря на ходу сбывшуюся мечту. Не так оно представлялось… Где верный конь и булатная сабля? Где добротные доспехи и парчовый кафтан с высоким воротником? Где красные сафьяновые сапоги и терем с резным крыльцом? Где, в конце-то концов, хоть какой-нибудь завалящий князь, обязательно награждающий за совершённые подвиги золотой шейной гривной и шубой со своего плеча?

Объятый горькими думами, Виталий пристроился под раскидистым кустом, одновременно отмахиваясь веточкой от полчищ крупных и голодных комаров. Из задумчивого состояния его вывел раздавшийся прямо над ухом женский голос:

— По здорову ли посерил, господине? Подать лопушок подтереться, али как?

Тихомиров резко подскочил, одновременно надевая штаны, и заорал на одетую в грязную мешковину бабу неопределённого возраста, смотревшую с сочувствием и умилением:

— Какого хрена подглядываешь, дура?

Баба на вопрос не ответила, отбросила за спину приготовленный лист лопуха, и поклонилась в пояс:

— Ясти идём, господине!

Как понял Виталик, его зовут на завтрак и признают важным человеком. Что же, это меняет дело… Если и правда осуществилась давняя мечта о попадании в средние века, то начальником здесь быть как-то проще.

— Веди, — милостиво разрешил капитан, пропуская бабу вперёд. — Только подожди чуток, я в порядок себя приведу.

Средневековье средневековьем, но нельзя оставить без внимания отброшенный в траву лопушок. С гигиены всё и начинается. Только где руки мыть?

Завтрак был накрыт в другой землянке, пропахшей дымом от недавно протопленной по-чёрному печки. И, честно сказать, экологически чистые яства Виталика разочаровали. Перед ним на стол поставили косопузый горшок с чем-то горячим, положили деревянную ложку со следами вчерашнего ужина, и отдельно, на полотенце из грубого домотканого холста, небольшую краюху ржаного хлеба, по виду напоминающую пластилин. Впрочем, как выяснилось чуть позже, по вкусу и запаху различий тоже не наблюдалось.

В горшке парила нарезанная крупными кусками репа. Обыкновенная такая репа без соли, специй и без малейших признаков хоть какого-нибудь жира. Разве что муки добавили для густоты и сытости.

— Это что за помои? — строго спросил капитан после снятия пробы. — Ты у свиней хлёбово отняла?

Баба не поняла вопроса и пожала печами в интернациональном жесте. Желудок тоже ничего не понял, и настоятельно потребовал забить его хоть чем-нибудь. Тяжело вздохнув, Тихомиров принялся за трапезу, с трудом преодолевая отвращение. Потом, немного подумав, повеселел. Ведь всем же известно, что в старину люди были ближе к природе, соответственно и питались более правильно. На завтрак, значит, полезные овощи, а на обед, вне всяких сомнений, мясо и рыба. Традиции, не хрен собачий!

За ногу опять кто-то больно укусил и Виталик, машинально хлопнув по голой щиколотке, поймал маленькую чёрную блоху. Отсутствующий аппетит пропал окончательно.

— Пойду я на свежий воздух, — объяснил он молчаливой бабе.

Та снова поклонилась и промолчала. Капитан на всякий случай сурово нахмурился и пошёл осматривать доставшееся ему селение — под лежачий камень вода не течёт, и сидя на печи в князья не выбьешься. Кстати, не начать ли улучшение жизни аборигенов с постройки нормальных кирпичных печей? С трубой, как и полагается приличной печке.

Селение пустовало. Было видно, что живут в нём люди, но куда-то временно запропастились. На охоту ушли, что ли? Только с десяток босоногих детишек обоего пола бегали как угорелые в драных длинных рубахах из домотканного полотна, да две бабы копошились по хозяйству, провожая Виталика низкими поклонами. На любые вопросы они отвечали неопределённым пожатием плеч, и упоминанием какого-то филина. Скорее всего, решил Тихомиров, попал он в дохристианские времена, а птица является тотемным животным племени и объектом поклонения.