Назад в СССР 5 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Было решено выпилить кусок стены вместе с пятном. Вызвали строителей, а пятно накрыли свинцовой пластиной. Те выдолбили фрагмент стены и погрузили его в бортовой “ГАЗик” с песком. Кабину тоже отгородили от кузова свинцовой пластиной, а на водителя напялили “передник”. Нервная мужикам досталась работенка.

Как потом, позже я узнал из газет и радио, кусок стены увезли в лабораторию Щебеночного завода. А оттуда его забрали сотрудники Московского института ядерных исследований. Специалисты в выпиленном куске стены обнаружили поврежденную маленькую ампулу размером всего 4х8 мм с радиоактивным цезием-137. По номеру капсулы определили место регистрации изотопа. С учетом, казалось бы, всё было строго.

Оказывается, он должен был находиться в измерительном приборе Ельнинского щебеночного завода, добывавшего щебень в гравийном карьере. Капсулу потерял прямо в карьере один из незадачливых рабочих еще несколько лет назад. Выяснилось, что искали ее недолго. Но, по слухам, качественный щебень из карьера предназначался для строительства Олимпийских объектов в Москве. Сообщение об утраченной капсуле разослали по всем пунктам поставки щебня, на случай, если она всплывет. Но Москва запретила прекращать добычу щебня (подготовка к Олимпиаде оказалась важнее невидимой угрозы), и поиски капсулы вскоре сошли на нет. Так про это все и забылось бы, но злополучная ампула вместе с щебнем попала на завод железо-бетонных плит в Ельнинске, перекочевала в бетон и поселилась в стене панельки, начав свое черное дело.

***

После всей этой истории Людмила Петровна с Машей временно съехали к родственникам в деревню. Прощаясь со мной, хозяйка неустанно благодарила меня и даже назвала внуком. Маша тоже поглядывала с благодарностью, чмокнула меня на прощание в щеку, а затем, улучив момент, пока бабушка отвернулась, чмокнула меня еще и в губы. Быстро так, по-комсомольски, но я почувствовал, как нехотя она от меня оторвалась.

— Адрес знаешь, пиши, — прошептала она на ухо.

— Угу, — кивнул я.

Отец отсидел положенные пятнадцать суток и вышел на свободу “исправившимся” и “все осознавшим” гражданином. Я отправил его домой, купив билеты до Новоульяновска. Перед этим позвонил матери и наказал, чтобы встречала “блудного папашу”, а бате строго-настрого запретил ввязываться в подобные авантюры, не согласовав свои действия со мной.

— Но все же хорошо закончилось! — возмущался он. — Не зря я сюда поперся! Мы спасли кому-то жизнь… Ты сам видел, что могло бы случиться, если бы в квартиру заехали новые жильцы.

— Не зря, конечно, — я назидательно на него посмотрел, как на шкодливого пятиклассника. — Но без меня ты бы так и швырял камни по окнам чиновников и на стройке бы вкалывал. Такие дела сообща нужно делать. Обмозговать сначала.

— Какие – такие? — прищурился отец. — Просто знакомый попросил помочь. И то я не успел…

— Да знаю я тебя, сегодня ты за жизнь однокурсника поехал бороться, а завтра белых медведей от вымирания помчишься спасать.

— А разве они вымирают? — удивился отец.

— Пока нет, но все к этому идет.

— Ну, ладно, уговорил, — улыбнулся отец. — Если надумаю спасать полярных медведей или других пингвинов, обязательно тебя с собой позову…

— Не смешно. Матери букет купи, как приедешь. Вот, возьми денег на него. Не знаю, как ты ее задабривать будешь, злая она на тебя.

— Знаю я один метод, — расплылся батя в небритой лыбе.

— Молодец. Тогда действуй. И побрейся наконец, а то на Бармалея похож…

— Это само собой… Честно говоря, я уже сам по Полине соскучился.

Благополучно отправив папашу домой, я вернулся в Москву, в общагу на Войковской. Комендант общежития вручила мне запечатанный конверт без марок и надписей. Я вскрыл. Внутри оказался больничный с открытой датой. Не обманул Родионов, документ, как и положено, с печатями и на типографском бланке.

Но филонить я не привык и написал в строке (где дата выхода на работу значится) завтрашнее число: 22 апреля 1980 года.

Завтра вторник и день рождения великого человека с бревном. Сто десять лет ему стукнет, юбилей.

Наступает пора всесоюзных субботников, праздников труда, мая, и день Победы скоро. Люблю этот праздник…

Глава 18

Спустя два месяца Горохов распустил нас в отпуск. Сказал, что работать летом – кощунство, да и лучше отгулять положенные выходные и сил набраться, потому как могут в любое время привлечь для охраны общественного порядка на Олимпиаде.

Подготовка к ней действительно вышла на финишную прямую. На футболках, сумках и даже бытовой технике размещали характерную символику в виде мишки, в виде башни со звездой и кольцами в основании и надписи “Москва 80”. Даже открывашки для бутылок и штопоры выпускались с символикой, не говоря уже о вазах, сервизах и прочих самоварах.

Трудно было найти товар ширпотреба без упоминания предстоящих игр на корпусе. Спички, блокноты, щетки для обуви. Все дышало играми. Даже мужские галстуки были с вкраплениями в ткани циферок “1980” между ромбиков и квадратиков.

Не было олимпийской символики разве что на туалетной бумаге. Руководство страны посчитало, что высокие игры не должны спускаться в унитаз.

Лещенко, Боярский, Ротару и другие “барды-врачи” вещали из каждого утюга песни про эту самую Олимпиаду. В торговых точках Москвы размножились “Пепси-кола”, “Фанта”, “Мальборо” из Молдавии, безумно дорогой “Кент” (за трешку) и сигареты с ментолом. Машины такси стали единообразно желтыми, а квас и газировку теперь разливали (к ужасу граненого стакана) в одноразовую посуду. Впрочем, одноразовой она была условно. Посуду скрупулезные граждане не выбрасывали, а забирали домой. Стакан проще помыть, чем даже постирать пакет.

Я вернулся в Новоульяновск и сдал сессию. Проблем с экзаменами не возникло вовсе. Даже готовиться особо не пришлось, хотя раньше я бы о такой лафе и не мечтал. Собственно, и не собирался просить о каких-то поблажках за пределами разумного. Как оказалось, вести о заслугах спецгруппы Горохова докатились и до моего города. Преподаватели (большинство – люди в погонах) с пониманием отнеслись к некоторым моим пробелам по непрофильным и малозначительным предметам. Профильные я и так знал назубок. В общем, экзамены сдать удалось даже без троек.

Впереди – почти месяц каникулярного отпуска. Можно провести время с Соней, друзьями и родителями.

Но почему-то отдыхать мне не особо хотелось. В прошлой жизни я всегда норовил не брать отпуск. Можно было копить его к пенсии. Но с переходом в полицию такое уже не прокатывало. Графики отпусков стали жестче, а сам отдых заставляли делить на две части, хочешь ты этого или нет. Потом вышел приказ, что внутри одного подразделения нельзя отправлять в отпуск более тридцати процентов личного состава. И началась дележка лета. Каждому хотелось чесать пузо на даче, попивая пивко под летним солнышком. У меня дачи не было и мне было все равно, в какой месяц идти (чесать пузо дома у телевизора одинаково приятно что летом, что зимой). Коллеги за это меня обожали. Я никогда не претендовал на летний месяц, даже на правах старослужащего.

А сейчас поймал себя на мысли, что ведь впервые за хренову тучу лет я в отпуске летом. Молодой, полный сил, а отдыхать не умею.

Ну, сходил пару раз на дискотеку с Соней. В кафе посидели. В кино сгоняли. Скукота…

Сезон уличных танцулек уже месяц как открылся. Все больше звучало иностранных хитов от популярных в СССР магнитофонных групп (по радио и телевидению их, естественно, не крутили): “Абба”, “Бони М”, братья “Би Джиз”.

“Малиновки заслышав голосок” и другие душевные песни о птицах счастья уже отходили с танцплощадок, уступая модным и ритмичным “Мани, мани”, и “Багама мама”. Западная музыка стала доступнее благодаря пишущим магнитофонам. Больше не надо было платить по 40 рублей за редкий винил фарцовщикам. Хотя качество самозаписанных кассет МК-60 (кассетники “Электроника”, “Весна” и “Спутник” к тому времени активно начали вытеснять катушечные магнитофоны) оставляло желать лучшего. Недаром многие меломаны, кто ценил действительно хороший звук, так и не изменил катушкам и просидел на бобинах 19-й скорости вплоть до появления CD и окончания магнитофонной эры как таковой. Но разве это помеха, когда хочется танцевать?