Лев Соколов - Спящий бык
— Злые у нас новости, Хёскульд. — сказал я. — Но прежде я тебя спрошу. Был-ли ты на прошедшей вейцле.
— Был конечно, — наклонил голову Хёскульд.
— Тогда ты видел, что дроттин Эйнар попросил за себя у Вермунда его дочь Халльдис, а Вермунд ему отказал.
— Видел.
— Так вот Эйнар-дроттин оскорбился отказом. Тайно он вышел со своей дружиной, пришел ко двору Вермунда, и… — я посмотрел на Лейва, и закончил – Самого Вермунда и всю семью побил, а двор сжег.
Пальцы Лейва сжались на столешнице, и я вдруг подумал, что так же их сжал Вермунд на пиру у Эйнара. чтоб сдержаться. Жест-то совсем в отца…
— Та-ак – выдохнул Хёскульд, и машинально огладил бороду. — Та-аак… Ну-ка, Снори да Ингьяльд, сынки, подите-ка на двор, займитесь каким делом. За работниками проследите, чтоб не напортачили… И ты Гудни – иди. И прихвати Осу с собой. А я с гостями тут посижу. Ну, чего застыли-то? Идите!
Сыновья Хёскульда, и Гудни с Осой на прицепе потянулись к выходу. Когда дверь за ними захлопнулась, Хёскульд снова повернулся ко мне.
— Так что, Вермунд, мертв?
— Да, — сказал я.
— Парень, — Хёскульд обратился к Лейву. — А ты что молчишь?
Лейв посмотрел на Хёскульда, и медленно кивнул.
— Не сомневайся, Хёскульда, — сказал я, — мы с Леёвом сами все своими глазами видели. Со всего Вермундого двора только мы и уцелели.
— Ага… И устроил это все значит дроттин Эйнар?
— Он.
— А вы, что?
— А мы, Хёскульд лесами пошли к тебе. — Сказал я. — Рассудили мы с Лейвом так. — Мне по своим делам надо на остров Одина, про который ты слыхал конечно. А Лейву, что ему тут делать, кроме как ждать, чтобы Эйнар его отыскал? Решили мы, разумней всего ему сейчас податься на Утстейн, откуда когда-то сюда приехал его отец. Там у него, какая-никакая родня.
— Мм… — издал неопределенной интонации звук Хёскульд.
— Ну а поскольку мы с разоренного двора с собой только портки смогли унести, то решили заскочить к тебе Хёскульд. Корабельщики-то, сам понимаешь, забесплатно через воду не повезут. Нужны деньги. А к кому еще Лейву обратиться, как не к тебе? У него в этих краях родни нет. Ты у него получаешься сейчас за самого близкого человека. Как-никак, за него собираешься отдавать свою дочь Осу. Вот и выходит, что в будущем – вы родня.
— И впрямь, и впрямь… — закивал головой Хёскульд.
В целом, понравилось мне, как я все этому Хёскульду изложил. Кратко да гладко. И даже вполне в их стиле общения. Недаром уже столько здесь проторчал, пообтесался.
— И впрямь, недобрые новости вы принесли, Димитар-р… Злые новости… Это все крепко надо обдумать. Вы, знаете что? Вы должно быть умаялись с дороги. Умаялись, я по глазам вижу. Так вы сейчас сдвигайте скамьи, берите шкуры, и ложитесь здесь. А мне, сами понимаете, это все крепко обдумать надо. Ты выходит Лейв теперь за главу семьи? — похлопал Хёскульд парня по плечу. Да-а…
Он помог нам сдвинуть скамьи, и вышел, а я только улегшись сразу провалился в сон. Видимо тепло и похлебка расслабили, я почти сразу провалился в сон. А когда мы проснулась к вечеру, то все домашние Хёскульда смотрели на нас другими глазами – уже знали. Я т осбоку-припеку, а на Лейва конечно смотрели с жалостью.
А когда сели вечером за стол, то Хёскульд сказал нам с Лейвом вот что:
— Обдумал я, что вы мне сказали. И думаю, правильно вы решили, уехать пока за море. И правильно что пришли ко мне. Одно плохо – вы на меня рассчитывали, а с деньгами-то у меня туговато. Рыбаки в нужные вам места не идут, а у купцов место на корабле сами знаете сколько стоит. У меня же сейчас и трех пеннингов дома не наберется. Это маловато… У меня, ты Лейв, знаешь – от отца-то наверно слышал – земли много, и родни много, а денег негусто… Поэтому я так думаю, что денег я для вас займу у родни. А вы пока я этим займусь, поживете у меня. Только раз уж наш дроттин пошел на такие злые дела, неразумно мне было бы держать вас у себя дома. Если вдруг узнает Эйнар, что вы у меня, так не навестил бы он мой двор, как навестил двор Вермунда. Поэтому, мыслю я, разумней всего будет, те несколько дней, пока я не соберу деньги, пожить вам…
Ну какой вариант еще мог предложить Хёскульд? Это была моя карма в здешнем мире.
… пожить вам Лейв и Димитарр, — на дальнем летнем выгоне.
* * *О, коровы – судьба моя…
Естественно, что поселив нас на выгоне Хёскульд в тот же день изъял с него пастуха, направив на другие свершения по хозяйству, а нас с Лейвом припахал по части наблюдения за стадом. Впрочем, тут были еще и овцы… "Как бы не начал старина Хёскульд намеренно затягивать нашу отправку, от радости, что приобрел двух халявных работяг", — подумалось мне. Впрочем, уже на следующий день мы узнали, что Хёскульд уехал собирать деньги по родне. Да и глупо было бы в самом деле Хёскульду зарится на двух дармовых рабочих, забывая, что в недругах у них сам дроттин… Узнали об отъезде Хёскульда мы кстати от Осы, которая теперь носила нам еду. Оса приходила с узелком, и… прилеплялась к Лейву. Сперва парень корчил страдальческие рожи, и довольно прохладно вел себя с назначенной ему в жены приставучей малолеткой. Но я-то видел, что даже это вроде снисходительно-безразличное общение благотворно влияет на мальчишку, реже позволяя ему думать о его недавней беде. Еще в своем мире я слышал от знакомого – толкового дядьки-психолога, — что в горе категорически нельзя запираться у себя в конуре, и пытаться в тишине и гордом одиночестве перемолоть свалившуюся на тебя напасть, будь-то серьезные потери, или разбитое любовным недугом сердце… Не имея новых впечатлений человеческое сознание неминуемо обращается к горьким воспоминаниям, вдумчиво в них копается, размышляя о них снова и снова… Все это напоминает ковыряние в незажившей ране. И рана естественно не затягивается, потому что её не оставляют в покое. В то же время, если мозг человека получает новые впечатления ему неизбежно приходится тратить время и ресурсы на их обработку, и это позволяет реже теребить душевные надрывы, раны и ссадины. Тогда эти душевные "раны" заживают гораздо легче; если они не смертельны конечно…
Вот Оса и стала для Лейва отвлечением от горьких мыслей. Она вообще была необыкновенно разумной девушкой, с поправкой на возраст. Ну разве что чересчур говорливой. Голос её звенел на выгоне неумолчным бубенчиком. Впрочем, опять же, может для Лейва и это было на пользу. Оса умудрялась без конца рассказывать новости, извлекая их из бытовых мелочей. Благодаря её мы полностью знали все любовные расклады и бытовые свары между Хёскульдовыми работниками и работницами, — кто с кем ругался, кто мирился, кто кому искал в волосах, и кто стягивал с друг-дружки рубашки на сеновале. Мы были в курсе, кто из работников сломал соху, и что по этому поводу сказал сам Хёскульд, и что потом по этому поводу сказала Хёскульду Гудни, потому что все что Хёсульд сказал работнику, он сказа при Осе, которой еще рано было слышать высказанные подобным образом… Не оставляла своим вниманием Оса и происходящее здесь и сейчас, поэтому мы были в курсе у какой из прыгающих на ветках птиц самое красивое оперение, и что Оса думает об овцах, которые вместо того чтоб следовать примеру коров, которые аккуратно складывают заметные лепешки, повсюду разбрасывают свои овечьи шарики… да… Высказав свое мнение, Оса не забывала каждый раз спросить что же по этому поводу думает Лейв? И как только Лейв высказывал, она тут же соглашалась с ним, преданно глядя на него своими глазенками, пусть даже минуту назад и утверждала совершенно обратное. Определенно, эта кнопка обещала вырасти мудрой женщиной и хорошей супругой.
Лейв впрочем настолько очумевал от её трескотни, что и сам готов был согласиться с Осой в чем угодно, в обмен на минуту блаженной тишины. Но так далеко идеальность Осы еще не распространялась… В такие моменты парень кидал на меня умоляющие взгляды, но я только беззвучно ржал, и разводил руками, — мол, твое хозяйство, вот и управляйся сам. Чтож, парню некуда было деваться, как только постигать на своей шкуре азы дипломатии и общения с детьми в одном флаконе. Оса конечно была еще ребенок, но этот ребенок уже вовсю кокетничал, и неуверенно, но упорно пробовал на Лейве силу своих зарождающихся женских чар. Времени на это Оса не жалела. В первый раз, когда она пришла к нам на выгон, за ней через несколько часов прибежал взъерошенный слуга, которого послала встревоженная долгой отлучкой дочери Гудни. Потом уже все знали, что если Оса понесла продукты на выгон то это надолго… Что же сам Лейв… Не знаю, сознавал ли он как благотворно влияет на него Оса.
— Что ты думаешь о своей нареченной теперь, после двухгодичной разлуки? — Как-то поинтересовался я у него.
— Болтливая! Ну хоть теперь нос без соплей. Не гундосит. — Дал скупую характеристику Лейв.
