Андрей Посняков - Час новгородской славы
А над сокровищами магрибского пирата играло зеленое, проникающее сквозь толщу воды солнце, да плавали вокруг юркие серебристые рыбы.
Оранжевый закат пламенел над Волгой, отражаясь в широкой ленте реки вселенским пожаром. На траве, перед походной юртой Аттамира-мирзы, любовался закатом Митря. Нет. Ничем он не любовался, просто сидел, вытянув ноги, да сытно рыгал, обожравшись конины и кумыса. Девку, Машку, выгодно продал тому же Аттамиру, а парню Ондрюшке сунули по пути острый нож в сердце — наверное, волки уже все косточки изглодали. А ведь все могло кончиться гораздо хуже! Хорошо, Амвросий, давно прикормленный келарь Михалицкой обители, вовремя предупредил о том, что Митрей какой-то парень интересуется. Узнал Митря парня, по описанию даже узнал. И насторожился. Ко всему был готов, да вот только намеченное предприятие — кражу красавицы Машки — отложить не захотел, уж слишком взалкал денег. И здесь вполне мог попасться! Да ведь для чего тогда повсюду верные люди? Даже в Детинце таковой человек имелся — стражник, когда-то промышлявший разбоем в глухих лесах под Тихвином. Он давно Митрей был в Детинец приставлен — за владыкой приглядывать да за Гришаней-отроком. Стражник и предупредил: собирается куда-то Гриша на ночь глядя, пули готовит. Ну, тут Митря быстро смекнул — и куда собирается, и для кого пули готовит. Но дело отлагать не стал. В последний момент послал Максютку к Маше. Шепнуть тайно, чтоб к Никитиным воротам шли с Ондрюшкой, не к Московской дороге. Те и пришли, дураки…
Еще одна мысль не давала покою Митре в последнее время: а ну как дознаются недруги о его с татарами дружбе. Да подкинут в Москву Ивану письмишко тайное. Тот долго думать не будет — сразу на дыбу пошлет. А палачи в Москве знатные…
Рыгнул Митря, помочился в кусты да пошел обратно в юрту — пить кумыс со слугами Аттамира. За черными волжскими утесами медленно опускалось солнце.
Конец мая выдался жарким. Вновь, как и три года назад, перед Шелонской битвой, испарились болота, пересохли ручьи и маленькие речки. Сушь стояла страшная, из горящих лесов тянуло дымом.
На душе у Олега Иваныча было муторно. То ли перебрал вчера на открытии университета, то ли так, на погоду мутило. Погладив спящую Софью по спине, поднялся с ложа. Взял большой кувшин с квасом, пил длинными глотками, долго. Прислушался. На дворе усадьбы лаяли псы. Не просто так лаяли — кто-то изо всех сил барабанил в ворота. Забегали, засуетились слуги. Олег Иваныч накинул на плечи кафтан, вышел на крыльцо.
Тяжело дыша, вбежал на ступеньки посланец — молодой парень, из Олексахиных:
— Беда, батюшка! Макарьев Кирилл помирает, тысяцкий наш!
— Как помирает? Еще вчера изрядно здоров был!
— А с ночи все хуже.
Олег Иваныч обернулся к слугам:
— Коня!
Опоясался мечом, вскочил в седло. Едем!
По пути — тысяцкий жил на Торговой стороне, на Рогатице, — уже на мосту обогнали возок владыки.
— Что с Кириллом? — высунулся на ходу Феофил.
— Сам не знаю, отче! Еще вчера здрав был…
Вот и Торг, вот и улица Ильина — прямо от моста идет, недавно дубовыми плашками замощенная. Скорее! У церкви Георгия свернули налево по Пробойной.
Ивановская. Лубяница. Буяна. Вот и Рогатица наконец. Усадьба тысяцкого. Тын из сосновых бревен, высокий, черный. Распахнутые ворота.
— Сюда, господине!
Взбежал по ступенькам крыльца Олег Иваныч, расталкивая столпившихся слуг, бросился в опочивальню. И, не доходя до устланного волчьими шкурами ложа, понял, что опоздал. Кирилл Макарьев, его старый друг и тысяцкий Великого Новгорода, лежал лицом вверх, уставив широко раскрытые невидящие глаза в потолочные балки. На груди рыдала жена.
Среди слуг, скорбно поджав губы, шарился Олексаха, занимаясь своими прямыми обязанностями — выспрашивал. Не видал ли, не слыхал ли кто-нибудь чего-нибудь такого этакого?
Олег Иваныч кивнул Олексахе. В беседы вмешиваться не стал, видел — верно действует Олексаха, как учили. Вышел во двор, пропустил к плачущей жене только что подъехавшего Феофила, кликнул охрану да поскакал на Славенский. Там, в конце улицы Варецкой, у самой башни, скромно и неприглядно жил один человек, очень нужный сейчас не только лично Олегу Иванычу, но и всей новгородской республике. Звали человека Геронтий, Герозиус-лекарь.
Олег Иваныч стукнул в ворота:
— Вставай, поднимайся, господине Геронтий!
Геронтий откликнулся сразу, будто и не спал вовсе. Распахнул дверь, пригласил в дом, даже вина предложил, удивления ничем не выказав.
Олег Иваныч вина хлебнул с удовольствием. Подогретое рейнское, с корицей и пряностями. Осмотрелся. Давненько не бывал у Геронтия. Дом двухэтажный, по европейским меркам скроен. На втором этаже — жилье. Внизу, где сейчас сидели, — нечто вроде приемной или кабинета. Стол, две широкие лавки для осмотра пациентов, в углу тоже стол — большой, обитый тонкой сталью — ясно, для чего. По стенам — пахучие травы, гравюра с изображением Смерти, полки. На полках разноцветные склянки, кувшины, книги. Даже скалился человеческий череп! В Москве сожгли б давно Геронтия за подобные полочки.
— Макарьев Кирилл умер, — сказал Олег Иваныч. — Полагаю, отравлен. Может быть, даже сегодня на пиру кто чего подсыпал.
Геронтий понимающе ответил в тон:
— Полагаю, мне вскрытие делать, да тайно.
— Верно мыслишь. Жену его и детей на время Софья заговорит, слуг — Олексаха. Ну, а ты в это время… Только быстро. Жарко все-таки.
— Понимаю. Едем?
Олег Иваныч, выйдя на улицу, подозвал одного из охранников:
— Поскачешь на Прусскую, к боярыне Софье. Объяснишь все. Скажешь, пусть немедленно приезжает. Чай, подруги они со вдовой-то.
Ближе к обеду Олег Иваныч заглянул в горницу, где уже в дубовом гробу лежал усопший. Тяжело пахло кровью. Знакомый запах, еще по работе в Петроградском РОВД. Только там в морге холодно, и патологоанатомы веселые анекдоты рассказывают. А здесь жара и тихо. В уголке Геронтий отмывал от крови в тазу принесенные с собой инструменты.
Обернулся:
— Желудок чист. Никакой отравы. Общие симптомы: скорее всего, мор. Но яд все же не исключен. На левой руке подозрительная царапина, — Геронтий чуть приподнял на покойнике рукав. — Но если и яд, то мне неизвестный. И не только мне… Не только мне неизвестный, но и всем врачам Запада… Так что, скорее, мор. Хорошо бы осмотреть супружницу и деток. Да и боярыня б твоя поменьше с ними общалась.
Олег Иваныч лишь пожал плечами. Не верил он в мор, а вот в яд — вполне.
…К себе в канцелярию ехал, в думы погруженный. А не было ли в городе еще подобных нелепых смертей? Не убийств, а именно смертей. Про убийства-то ему докладывали. Кстати, на все загадочные смерти — к примеру, жил себе человек, да вдруг ни с того ни с сего умер — по указу Олега Иваныча всегда направлялись дьяки. На всякий случай. Заодно тренировались в опросах свидетелей да в составлении протокола осмотра.
Вот эти-то учебные протоколы и затребовал Олег Иваныч. Не так уж и много их оказалось, всего-то с полдесятка, да и те не очень-то интересные: фабулу дела пояснял принесший протоколы дьяк Фрол — молодой усатый парень.
Нестарый мужик преставился вроде с перепоя. Так и оказалось.
Две девки умерли в одночасье. Выяснилось, объелись грибами.
Этот уксусом отравился — думал, вино.
А вот этот… Один из Олексахиных парней… В причине смерти записано вполне анекдотично: «верно, чего-нибудь съел», что вполне возможно.
— Ну-ка, подкинь, Фрол, протоколец. Чего краснеешь-то?
— Этот сам писал, господине.
— Посмотрим, что ты там написал.
«Протокол осмотра места происшествия». Дата. Место. Понятые-послухи — две девчонки с Рогатицы. Дальше все, как полагается, слева направо. «Горница, размерами три на четыре аршина. Слева от входа лавка, в центре стол из досок. На столе кувшин с вином бело-золотистого цвета (строка перечеркнута и сверху надписано: „с жидкостью, похожею на вино“)».
— Вино на экспертизу отправляли?
— Э… Дали собаке. Не сдохла.
— Так. Ясно. Чтем дальше… Порядок вещей в горнице не нарушен, ставни окна распахнуты, на полу… в беспорядке разбросаны детские игрушки, как то: глиняный медведь-свистулька, деревянная трещотка в виде скомороха, стрела от детского лука… Стрела… Что за стрела?
— Да тонкая, маленькая такая. Меньше вершка.
— Понятно. А что, у умершего дети были?
— Двое. Сын с дочкой. Теперь сироты.
— Ясно.
Кажется, и здесь пустышка. Хотя… Чем черт не шутит!
— Ты вот что, Фрол. Сгоняй сейчас к сиротам. Опроси мальчишку. Были у него игрушки да какие? Если были, не было ли средь них стрелки — скажешь, какой. Все подробненько запиши, мне вечерком доложишь.
— Понял, господине.
Выбежавшего на крыльцо Фрола сбили с ног ворвавшиеся в палаты дьяки. Предстали всей толпой перед посадником, поклонились в пояс.
