Андрей Посняков - Посол Господина Великого
Олексаха неслышно вошел, присел рядом.
— Меркушу скажи, пущай грит, что Епифан Власьевич, боярин, пианица, а Борецкая Марфа — латынница, под Казимира похощет, Арбузьевы де — волхвуют да кудесничают… Про то все ему Ставровы люди говорить велели, денег посулив изрядно. Как кто спросит — чтоб так и отвечал.
— Так, Иваныч, то ж вчера еще сполнено! — удивился Олексаха.
— Да? Ну, что ж — то и к лучшему. Извини, заработался. Хошь, кваску себе плесни… вон, на столешнице.
— Не хочу я, Олег Иваныч, кваску. С делом пришел. Замыслил что-то Ставр — людишки его по вымолам да по Торгу рыщут, кто что кому сказал, выведывают!
Олег Иваныч потянулся, кваску испил из кружки.
— Рыщут, говоришь? Ай да Ставр — быстро опомнился. Но один черт — поздно. Посадником ему уж не бывать сей год, лучше для него — в тину уйти. Спрятаться, скрыться, затихариться где-то. Силы подкопить да деньжат. А вот к осени — и начать. Новый, так сказать, виток политической борьбы. Ставр не дурак — наверняка так и поступит. Ну, а мы ему сюрприз приготовим. Добавим к политической борьбе — классовую!
— Чтой-то я не все твои словеса понимаю.
— Бунтишко организуем, — охотно пояснил Олег Иваныч. — Небольшой такой, локальный. На берегу Федоровского ручья… Как раз к осени и займемся, сейчас пока нечего башку забивать. Как там с русалками?
— Девки готовы!
— Хм. Может, не нужно пока этого… лишнее.
— Да зачем же лишнее, Олег Иваныч, раз готовы-то?
— Что ж… В таком разе — пошмонаем врага в самом его логовище! Ух, как он нас с тобой ненавидеть будет!
— Так он нас и так не шибко любит.
— Это верно. Как Епифан Власьевич-то… точно приедет? Не приболел ли?
— Не, не приболел. Завсегда по пятницам к вечерне туда ездит.
— Ну и славненько. Однако — солнышко уж низехонько. Пора и нам. Пафнутий, седлай лошадей!
Пятничный вечер оранжевел садящимся за деревьями солнцем. Впитавшая недавний ночной дождь почва давно высохла, потрескалась, запылилась, но особой жары, слава Богу, не было. Так, теплынь. И — ни ветерка, ветви на деревьях повисли, словно неживые, те, что ближе к дороге ветки, — давно обломаны, от комаров отбиваться. Много их тут, у Федоровского ручья, комаров-то, ишь, воют, заразы, ровно волки, кровопивцы поганые.
В церкви Федора Стратилата благовестили к вечерне. Тянулся люд с Плотницкого — почитаемой была церковь-то, и не только с ближнего Плотницкого приходили — и с других концов тоже, да вот хоть с Прусской, боярин Епифан Власьевич, со чадами да домочадцами своими. Боярыни только не было — занедужилась, да дочек. А так — сыновья — малые еще отроки, однако же в седле держатся ровно, уверенно — видно, в отца пошли, знатного воина. Дороден был Епифан Власьевич, осанист. Да и храбр — легенды сказывали. И со свеями не раз на окраинах новгородских бился. И с московитами пришлось, лет уж пятнадцать тому минуло… Уж сыновьям скоро столь же, а все не забыть никак поражение позорное да мир Ялжебицкий с Василием Темным, отцом нынешнего московского князя. Всем взял Епифан Власьевич — и знатностью, и храбростью, и дородством, вот только умен был не шибко. Ну, ум-то большой, он ведь боярину-то без надобности, были бы знатность да вотчины. А они у Епифана Власьевича были. В задумчивости ехал боярин, рядом и детки его, малые отроки. Как к мосту чрез ручей подъезжать стали, младший, Ванятка, коня подогнав, к отцу подъехал.
— Батюшка, а мамка намедни сказывала, будто русалки живут в ручье Федоровском, боярином Ставром привороженные. Усадьбу его стерегут. Так ли?
Боярин чуть с коня не пал:
— Что ты, Ванюшка? Не видали тут никогда русалок…
И только он эдак молвил, как прям из воды на мост девица нагая выпрыгнула. С волосами распущенными, зелеными…
— Русалка, батюшка! Русалка! Ой, смотри, смотри! А ты говорил — не видали!
— Не меть в посадники, боярин! Откажися! — строго взглянув на боярина, погрозила пальцем русалка. — Пусть мой боярин Ставр посадником будет. А не то — сгублюу-у-у…
С этими словами прыгнула русалка обратно в ручей. Глянь — а там уж три такие… И в тину поплыли.
Епифан Власьевич не знал, что и делать. Только крестился мелко.
— Имаем, имаем их, батюшка! — детки закричали. — А то ведь извести обещали!
— Имать нечистую силу, имать! — заголосили в народе. А народу-то богато собралось. И парни какие-то, здоровенные оглоедища — дреколье уже где-то повыдергали. Словим, кричат, силу нечистую, во славу боярина Епифана Власьевича, защитника нашего!
Народу крещеному только крикни!
Враз от церкви поворотили. Вниз, к ручью… Большая толпа побежала. Впереди — Епифан Власьевич с детьми да слугами и парни с дрекольем.
— Вона, вона — хвостищем по воде плещет! — на бегу парни кричали. Дрекольем махали… Да как-то неловко — не столько русалок ловить помогали, сколько мешали наиболее активным ловителям. Не раз и не два уж дрекольем тем по ногам перепало. Со стонами в траве да осоке валялись. А и правильно — неча поперед батьки в пекло. Ишь, быстрее боярина решили поймать, ужо… Лежите теперь, загорайте. Чай — не зима, не застудитесь.
И вдруг — исчезли русалки. Вот только что были — били хвостами по тине — и нету их… И куда делись-то?
— Вон они, к Ставру на усадьбу по протоке поплыли!
— Вот он, Ставр-то, богопротивец, с кем дружбу водит! Недаром говорили про него люди…
Парень с дрекольем на боярина обернулся, Епифана Власьевича:
— Вон, Ставровы хоромины… там они… к хозяину своему нечистому возвернулись!
Застилось сердце боярина, выхватил из ножен кинжал:
— А ну, робяты, взыщем же бесовские русалии!
Парни, конечно, — в первых рядах. Боярину на подмогу. Ворота на раз вышибли. Ворвались на усадьбу. Дворня — по щелям разбежалась.
— Жги, робяты, притон колдовской!
Не заметили, кто и первый огонь высек. Да и ненадобно было замечать то. Епифан Власьевич разошелся — все крушил, что под руку попадало. Приговаривал с каждым ударом:
— Это за то, что извести меня захотел! Это — за посадничество! Это — за русалок нечистых! Это — за пианицу! Это — за дурака старого!
Эх и рубился Епифан Власьевич. Башню воротную — считай, один изничтожил. Только щепки кругом летели.
Детки боярские — Гриня с Ваняткой — только верещали счастливо, на батюшку глядючи…
— Слава боярину Епифану! Слава заступнику нашему!
— На посадника его кричать, на посадника!
— Да здравствует посадник Епифан Власьевич!
Ой, приятно старому ду… тьфу… боярину таковы слова слышать! Ой, приятно. Бальзам на душу. Да при детках еще родненьких. Вот уж поистине — не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А ведь еще и ехать сегодня не собирался, хорошо, детки настояли — уж больно хотелось им на конях с тятенькой рядом проехаться.
Заполыхала бы усадьба Ставрова, доброхотами подожженная… ежели б не парни с дрекольем. По терему они уж прошмонали — нет боярина да людишек его разбойных, словно в воду канули. А жечь усадьбу — то дело лишнее — ну как огонь на соседние дома перекинется. Думать надо!
Про русалок и позабыли все. Кроме дедки одного, старенького, Евфимия. Давно он у ручья стоял с возком, неприметненько, русалок дожидаючись. Вот и дождался. Со смехом выбежали из кустов девки — тину с волос посмывали, ай, красавицы ядреные — титьки торчком, попки крепкие — дедко не удержался, шлепнул… Завизжали девки — дедку водой обрызгали, сами в возок — одеваться. Жаль вот, дедковы оглоеды с дрекольем запропастились на усадьбе-то. Ну да ладно — и пешком дойдут до дому-то, не велики бояре. А уж девки в ночь на Ивана Купалу нагуляются.
— Но, залетные!..
Губами чмокнув, тронул дедко Евфимий поводья — увез девок-русалок.
Парни его, оглоеды, припозднились. Олега Иваныча на Пробойной встретив — доложились, как и положено. Нет, мол, ни самого Ставра, ни людей его, ни вещиц каких интересных. То же и Олексаха, подбежав, сообщил. Уполз, мол, гад ядовитейший.
— Ну, а что вы хотели-то? — усмехнулся Олег Иваныч. — Ставр — не дурак, проигрывать умеет. Теперь ответного удара ждать надобно. Вот только б знать — откуда.
За Неревским концом садилось солнце. Играли в белесом выцветшем небе оранжево-алые всполохи. Ни туч, ни облаков не было — завтра день обещал быть таким же, как и сегодня.
Год почти, неожиданно для себя подумал Олег Иваныч. Да, почти год минул с того дня, как он оказался здесь, в этом загадочном и, на первый взгляд, непонятном мире. На поверку он не такой уж и загадочный оказался, а с течением времени стал и совсем привычным. Ничуть не хуже прежнего. Вот вызволить бы только Софью. И разыскать, если удастся, Гришаню. С внезапным воскрешением Олексахи вспыхнула в душе Олега угасшая уже было надежда. Вспыхнула с новой силой… чтобы, может быть, вскоре так же быстро угаснуть, теперь уже окончательно? Кто знает… Надо просто надеяться… Нет, не так. Не просто надеяться — действовать, молиться и верить. И да сбудется эта надежда. Аминь!
