Студент 2 (СИ) - Советский Всеволод
— Да он и сам поймет, — рассудил Саша. — Мужик-то с головой. Дело говоришь, Василий! Сходи от нас от всех, так, мол, и так… А вообще когда-то надо будет ему организовать. Нормальный мужик! Ладно, Вась, ты иди, а я срочно в деканат. Наш вопрос надо решить, — он подмигнул, намекая на ручку в кармане. — Да и не только. Может, уже расписание готово на ближайшие дни.
— Какие предметы? — живо заинтересовался я.
— Вот и выясню. Витек, если хочешь, пошли со мной! За компанию.
— Да я… — замялся Витька, — не, Сань. Мне тут надо…
— Ну смотри, — в Сашиных глазах мелькнуло веселое озорство. — А я еще и насчет стипендии хотел уточнить.
— Чего уточнять? — Витька воспрянул.
— Да правда ли, что студент Ушаков лишен стипендии? За жлобство и развратные действия. Со студенткой Малининой Татьяной… Ее, кстати, тоже надо бы лишить!
…Мы с Сашей с удовольствием погоняли шуточки на эту тему. Витек сообразил, что надо бы поддержать юмор, тоже посмеялся. Но видно было, что он раздосадован:
— Ага, ага… Ну это точно, капнул кто-то! Любка, небось?.. Вот ведьма! Побежала уже, настучала…
— Ну при чем тут Любка? Общага как деревня, Витя! За один день слухом полнится. Да меньше, куда там! Хочешь-не хочешь, а все знаешь.
Наверняка Саша лукавил. Были у него источники информации. Я подумал, что он и про наше с Любой порево вполне осведомлен, но из своих соображений помалкивает. Ну и ладно.
На проходной расстались. Петру Иванычу я слегка соврал:
— Рудаков просил Савельичу записку передать, сбегаю быстро… — и вахтер без вопросов пропустил.
Козлова я застал в его тщедушном «офисе» за какими-то вычислениями, которые он, напялив толстые очки, выполнял на счетах — видать, ему это было привычнее, чем калькулятор или логарифмическая линейка. И щелкал деревянными шайбочками лихо, прямо артистически.
От лица всех нас троих я выразил завскладу истинное почтение, пожелал всего самого — и старика растрогал.
— Ну, спасибо, спасибо… И за работу тоже. Мы за эти дни такой порядок на складах навели! Да разве бы мы с Павловной справились вдвоем? Полгода бы возились. А тут за две недели! Ну да не прощаемся, вам же еще пять лет учиться, да глядишь, потом по ученой части пойдешь… Так что увидимся еще, поработаем!
— Буду рад, — искренне сказал я. — Кстати, Николай Савельич! Есть одна тема… Такой разговор по-товарищески, можно?
— По-товарищески на сухую не бывает… Ладно, ладно, шучу! Давай, что там у тебя?
И я без дипломатии зарядил примерно так: Николай Савельич, а вот ваш негатив к Беззубцеву — он только на той некрасивой истории со студенткой заквашен? Или вопрос глубже?..
Козлов долго смотрел на меня поверх очков. И ответил вопросом на вопрос:
— А ты чего вдруг вспомнил эту рухлядь сраную? Случилось чего?
— Да нет, — сказал я. — У меня просто тот наш разговор из головы не идет. Так сказать, чисто психологически.
— Это да, — с неожиданной серьезностью сказал завсклад. Отложил счеты. — У меня тоже тут психология…
И пояснил: вряд ли он сможет объяснить это, но к Беззубцеву он относится негативно. Вернее, этот негатив возник потому, что в профессоре Козлов необъяснимо чувствует странное внутреннее напряжение…
— Понимаешь? Вот вижу я его и прямо чую, прямо-таки сигнал включается во мне! Что он как-то всегда в напряжении, всегда настороже. Как будто всегда ждет какой-то опасности!
Разумеется, неглупый Савельич оговорился, что он ничем не может подтвердить свои слова. Но в правильности чутья не сомневается. В душе профессора Беззубцева давно и не переставая звучит сигнал тревоги. Он живет по струнке, все время озираясь, как летчик в воздушном бою. Как диверсант на территории враждебной стороны. Он приучил себя ждать какой-то подляны откуда угодно. Понимая, что лучше перебдеть, чем недобдеть. Жить в вечной оглядке.
— Понимаешь?.. — с напором повторил Козлов.
— Понимаю, — произнес я с глубокой интонацией. Николай Савельевич воззрился на меня с живым интересом: что, дескать, он там понимает?.. И я сказал, четко, раздельно артикулируя слова:
— Вы считаете, что это у него растет откуда-то из прошлого? Там, в этом прошлом, есть то, что он прячет. И чего никто не знает. Кто знал, того уж нет. По крайней мере, он на это надеется. Но панически боится, что вдруг это где-то прорвется. И станет известным. Так?
Савельич смотрел мне прямо в глаза. Потом медленно поднял толстый указательный палец, ткнул им в мою сторону:
— Вот! Вот ты и в самом деле понял, Родионов. И даже лучше меня. Ну что там! Ты уже студент, а я… По сути, пять классов! А дальше — война да коридоры.
— Ну, Николай Савельевич…
Он махнул рукой:
— Ладно, ладно. Сказал лучше, вот это точно. Я-то, может, соображаю не хуже, а сказать так не смогу. Ну, а коли мы с тобой два таких умных, и смекаем все как надо, то давай смекать дальше. Где у него может темень прятаться?..
— Во время войны?
— Вот! — вновь победно ткнул пальцем. — И я так же подумал. Ну, правду сказать, тут особо-то знатоком быть не надо. Это первое, что на ум приходит… Ну, а дальше полный туман наступает. Ну да и хрен с ним! Мне, по правде сказать, об этом думать и некогда, и неохота. Все равно, что навозную лепешку ковырять. Жизнь лучше нас с тобой все сделает. Прячь-не прячь, если что есть, наружу вылезет рано или поздно… Ладно, Родионов! Разговор потеха, а работа хлеб. Правильно говорю?
— Абсолютно.
— Ну и бывай на том. А случится время, заходи, буду рад видеть.
Я шел и думал, что для меня теперь раскопать прошлое Беззубцева — это и есть хлеб. Вцеплюсь в это как бультерьер, и я буду не я, если не найду правды!.. А в том, что я к ней движусь шаг за шагом, я не сомневался. Беседа с Козловым очень сильно укрепила меня в этой мысли. И вот предстоит встреча с Ларисой. Это еще один шаг, бесспорно. И шагнуть здесь надо с умом!
Я надеялся обдумать это как следует в общаге, благо время в запасе было… Но вот здесь-то как раз сработал второй закон диалектики: количество перешло в качество. В последние дни здание постепенно заполнялось возвращающимися с каникул студентами, а именно сегодня этот ручеек вдруг прорвал плотину, превратившись в бурный поток…
Еще на подходе я обратил внимание на толпу людей и машин у входа: и старшекурсники, и первокурсники с родителями… суета с заселением, получением матрасов, тумбочек и тому подобного барахла. Все пять этажей голосили, шумели, гремели, и я слегка напрягся, вполне логично предполагая, что сейчас меня может радостно приветствовать кто-нибудь, кто помнит Василия Родионова по вступительным экзаменам, а я, наоборот, его в упор не знаю.
Однако, обошлось. Я без затей проник в 407-ю, где обнаружил и Витьку, и загорело-лохматого, а вернее будет сказать, давно не мытого и не стираного Толика Бочкина, которому искренне обрадовался:
— О, Толян! Вы с Ромкой к нашему шалашу?
— Ишь ты, — иронически ответил Бочкин. — Смотри ты, какой Ленин в Разливе… Это вы скорее к нам в довесок!
— Как гарнир к котлетам?
— К бифштексам!..
Ну, так слово за слово, поострили, гарниры да бифштексы навели Витька на мысль о скором обеде.
— Кстати, не худо бы и пожрать! — воодушевился он. А утренний воспитательный процесс, видимо, оставил в нем душевный след, отчего он вдруг щедро и мужественно заявил:
— Слышь, Толян! У нас с Васькой талоны в технопарковскую столовку есть, так мы поделимся. Запросто! Да, Базилевс?
— Легко! — заверил я.
— Ха! Возражать не стану. Только сперва помыться хотя бы! С этого начать возвращение… в лоно цивилизации.
— А где Роман, кстати? — спросил я.
— Да по своим делам отлучился. К вечеру должен быть… Ладно, я в душ, а потом пойдем, пустим в расход ваши талоны, если предложение в силе.
— Конечно, — немедля ответил я, сдерживая улыбку. — Только предложение Витькино, значит, и талон его. Логично, Витек⁈
Глава 18
Бедный Витька поперхнулся, но не нашелся, что сказать. Что тут скажешь?.. А я еще чуть плеснул масла в огонь:
