Воробей. Том 1 - Андрей Дай
Ах, да! Еще одно! Благо вспомнил, когда гость еще не успел скрыться за порогом.
— Дмитрий Алексеевич, — окликнул я военного министра, осознанно привлекая внимание и прочих, ошивающихся у Советского подъезда господ. — Их императорское высочество просил что-то передать?
— Да-да, ваше высокопревосходительство, — смутился Милютин. — Запамятовал…
Какими-то дерганными, суетливыми движениями, словно бы опасаясь, что потерял важную бумагу, он нащупал во внутреннем кармане мундира драгоценный сверток и с легким поклоном тут же передал его мне.
— Честь имею, ваше высокопревосходительство, — мне показалось, будто бы он даже каблуками щелкнул. И тут же скрылся за высокими дверьми. А я, внутренне холодея, развернул документ.
«…а по сему, нами, Регентским Советом Российской Империи, единогласно же было принято решение назначить действительного тайного советника, графа Лерхе, Германа Густавовича, Первым министром и Председателем Совета министров правительства Российской Империи, с присвоением чина вице-канцлера Российской Империи».
Вот так-то! Первый шаг сделан. Теперь оставалась сущая ерунда, едрешкин корень!
5. Весь апрель никому не верь
Пришедшееся на понедельник первое апреля оказалось днем примечательным во всех отношениях. Старый генерал Лерхе однажды рассказывал, что давным-давно, веке в шестнадцатом что ли, денежная реформа в одном из немецких герцогств так ударила по местным спекулянтам и недобросовестным менялам, что их иначе как «дураками» и не называли. Библия утверждала, что именно в эту дату, в незапамятные времена, был свергнут Люцифер. Дьявол был изгнан — чем не повод для радости?
Хотя День Смеха, по большому счету, и предназначен для розыгрышей, немцы — едва ли не самый суеверный в Европе народ, считают, что с Князем Тьмы не шутят, и первое апреля худший день в году для начала новых дел. Не принято подписывать никакие серьезные бумаги, среди купцов не совершаются сделки. Тем более что и Евангелие косвенно подтверждает ущербность первого дня этого месяца. Не зря же тот самый Иуда рожден на свет именно в этот день!
Тем не менее, Дагмар эти предрассудки не остановили. Однажды решив воскресить традиции екатерининских эрмитажей — от французского ermitage — беседка для уединения, беззаботного отдыха — вдовствующая императрица ломила вперед, словно броненосец.
К слову сказать, прежде императрица любительницей шумных сборищ не слыла. Никса же вообще всевозможные балы и приемы ненавидел. В итоге двор привык к тому, что императорская чета проводит всего два бала в год. Рождественский и на тезоименитство. А тут приглашения на женские посиделки в покоях Марии Федоровны, что в надворных анфиладах Старого Эрмитажа, получили все хоть сколько-нибудь значимые и схожие по возрасту дамы Петербурга. Содержательницы салонов, фрейлины всех мастей, жены князей и придворных вельмож, министров и генералов. Чуть не пять сотен сверкающих драгоценностями и шелками с кружевами великосветских «львиц», «медведиц» и «пантер». «Гусыни» на новый эрмитаж не явились. Отговорились мнимыми хворями или заботами о потомстве.
Моя Наденька тоже уже было намеревалась отказаться. У нее и причина была — самая что ни на есть веская. Животика еще не было видно, но все сопутствующие непраздному положению симптомы уже присутствовали.
Отговорил. Настоятельно порекомендовал-таки посетить это сборище. Пообещал, в крайнем случае, если станет дурно, немедленно забрать супругу и увезти домой. Воспользовался даже, так сказать: административным ресурсом. Посадил неподалеку от закрытых дверей, среди прочих секретарей и слуг, своего человека. Посыльного, чьей задачей было оперативно известить меня о необходимости срочной эвакуации графини Лерхе.
Мой кабинет находился совсем рядом. Буквально в том же здании. Всего-то и нужно было выйти в обширный холл Советской лестницы и перейти парадными или «итальянскими» анфиладами в собственно занимаемые императорской четой покои. Пять, или — максимум десять минут, если не особенно торопиться.
Только отчего-то на душе было неспокойно. Мысли лезли в голову всякие, нехорошие. Из-за них не мог сосредоточиться на работе, и в итоге ноги сами унесли меня в пустынные галереи вечернего дворца. Бродил там, как неприкаянный призрак. Пугая дворцовых слуг и вызывая недоумение у замерших истуканами гвардейцев.
Говорят, Пушкин, тот самый Великий наш Поэт, только с личного разрешения царя был допущен к любованию работами европейских мастеров. Наверняка — это не более чем легенда. При дворе Александр Сергеевич бывал регулярно, а залы с коллекциями живописи и скульптур отдельно не охраняются.
Разглядывал картины. Раньше как-то не досуг было. Пробегал мимо по своим делам, если и замечая чего, так лишь богато украшенные рамы. А тут больше и заняться было не чем. Сидеть же под дверьми царских покоев, в обществе слуг и секретарей — нет уж. Благодарю покорно. Не по чину-с.
Александр появился рядом словно бы ниоткуда. Я в то время, кажется, Кающуюся Марию-Магдалину разглядывал. Тициана, если верить латинским буквам, начертанным слева по центру картины. Сам-то я тот еще ценитель. Не будь этой подписи мастера, ни за что бы не догадался. Хотя дамочка с черепом, книгой и заплаканными глазами выглядела смутно знакомой.
— Не знал, что вы ценитель Тициана, — вполголоса, словно бы опасаясь разрушить очарование полотна, выговорил девятилетний император.
— Признаюсь, ваше императорское величество, — криво улыбнулся я. — Теперь только и сподобился увидеть собранную здесь красоту. Прежде все как-то не досуг было…
— Понимаю, — выдал пацаненок, едва-едва дотягивающийся макушкой мне до локтя. — Пока папа был жив, у вас, Герман Густавович, должно быть всегда были дела поважнее.
— Истинно так, ваше императорское величество, — голос предательски дрогнул. Вспоминать Николая все еще было тяжело. Так что я поспешил сменить тему. — А где вы потеряли ваших…
— Надсмотрщиков, — хихикнул малолетний принц. — Давайте уже называть вещи своими именами. Я убежал. Гувернеры сплетничали, будто бы первый министр бродит аки привидение по Старому Эрмитажу. А мне как раз… Вы совсем перестали у нас бывать.
Я пожал плечами. Все еще не мог понять — как именно мне разговаривать с будущим царем. Как со сбежавшим от мамок ребенком? Как с почти императором? Как с сыном лучшего друга?
— У нас с вашей матерью, Александр Николаевич, несколько не сходятся мнения относительно… прочих людей, — наконец решился я.
— Ах, оставьте, Герман Густавович, — малыш перешел на французский, и тут же, неосознанно, скопировал один из характерных жестов Никсы. — Даже истопники и коневоды дворца знают, в чем суть ваших… разногласий.
Что сказать? Я растерялся. Согласитесь, неожиданно слышать этакое из уст, так сказать, ученика младшей школы. Пауза затягивалась. Пауза затягивалась. Чем немедленно воспользовался Александр. Взял меня за руку, и отвел к вычурным — багровый шелк и
