Ревизор: возвращение в СССР 32 (СИ) - Винтеркей Серж
Но Володин вовремя вспомнил, что у Быстровой есть компромат на всю их гоп-компанию… Немного остыв, он принял решение действовать жёстко, быстро, но так, чтобы самому не засветиться.
Когда к нему вернулась способность рассуждать здраво, он сообразил, что сама Быстрова ни за что не решилась бы так нагло и демонстративно проигнорировать его прямое указание выйти из всех комсомольских структур МГУ, залечь на дно, а лучше вообще перевестись подальше. Она очень была напугана тогда после устроенного им представления. Могли ее родители успокоить и поддержать? Точно нет, только услышав об уголовном деле, в которое она влезла, любые родители бы дочку посадили в поезд до какого-нибудь Норильска… Нет, родители тут не причем…
Она же рассчитывает на чьё-то покровительство! — догадался Володин. — И, скорее всего, это её любовник, главный инженер трикотажки… Больше некому… Да, однозначно! Идиот! Какой же идиот! Он что же, решил, раз перешёл под Захарова, то на мои указания теперь можно вот так наплевать⁈ Думает, что я до него теперь не доберусь⁈ Наивный… Или нет, наглый. Ну, раз так, то сам виноват…
В голове у него моментально сформировался план действий, а на лице появилась презрительная ухмылка.
* * *Только вернулся домой, мама сказала, что с радио звонила редактор, вторая тема одобрена, запись завтра в одиннадцать.
Сидели с ней в большой комнате с детьми, обсуждали праздник, который Ахмад затевает по случаю своего повышения.
— Завтра в своём новом отделе проставляется, — делилась его планами мама. — А в субботу опять все наши приедут, Жариковы, Зацепины, Гончаровы…
— Тебе не утомительно будет готовить на такую ораву? — обеспокоенно спросил я.
— Аннушка поможет, — беззаботно ответила мама, — и мама с Никифоровной уже завтра приехать обещали.
— Короче, вы уже всё спланировали, как я посмотрю, — рассмеялся я, подумав, что уж больно много праздников… Прямо один за другим.
Тут в дверь позвонили, и я поспешил открыть. Это оказался Альфредо.
— Привет, — удивился я его приходу.
— Привет, — ответил он, улыбнувшись. Явно заметил мою реакцию…
— Случилось что?
— Да. Случилось ужасное, — трагическим тоном произнёс он, но глаза его смеялись. — Мне первого июня стукнет двадцать пять.
— Какое несчастье! — воскликнул я, рассмеявшись. А мысленно чертыхнулся, вновь вспомнив свои рассуждения про бесконечные праздники.
— Точно, — уже улыбаясь, ответил Альфредо. — Это будет пятница. А в субботу приглашаю тебя с женой в ресторан «Арбат». Часам к семи… Нормально?
— Ну да, отлично, — пожал я плечами. — Спасибо!
— Тогда я вас жду и никакие отговорки не действуют! — сделав строгое лицо, погрозил он мне пальцем.
— По-русски лучше сказать — не принимаются.
— Спасибо, запомню! Ну так придешь?
— Хорошо, хорошо, — снова рассмеялся я.
Эх, двадцать пять лет… Какой хороший был возраст… Блин, что это я! У меня же ещё всё впереди! Два года с лишним прошло, а так полностью и не перестроился… Наверное, подсознание так влияет. Оно, как говорят специалисты, ничего не забывает.
Вскоре пришла с работы жена, обрадовал её предстоящим походом в ресторан через неделю. Отпустили маму и занялись обсуждением подарков на все ближайшие события.
— У нас же и твой отец, и Васятка с Прошей июньские, — напомнила Галия. — Мальчишкам я чего-нибудь в «Детском мире» возьму, а отцу ты сам подарок выбери…
— Кстати, что там твоя начальница, что собралась с тобой в Бухарест? — поинтересовался я, видя, что сама жена молчит и вроде перестала психовать по этому поводу.
— Собирается… Бегает такая счастливая, книги для экспозиции подбирает, — пожала плечами Галия. — Стажировку побоку!..
— Ну, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не пакостило, — улыбнулся я.
* * *Москва. Гагаринский райком.
В пятницу, только появившись на службе, Володин велел помощнице немедленно вызвать к себе парторга Трикотажной фабрики «Луч».
Когда Кудряшов появился у него где-то через час, Володин попросил помощницу принести им кофе и плотно закрыть за собой дверь.
— Иван Степанович, до райкома дошли очень нехорошие сведения, — начал он. — Есть информация, что ваш главный инженер Головин, имея жену и двоих детей, завёл себе любовницу…
— Головин? — удивлённо посмотрел на него Кудряшов.
— Да, причем даже не свою ровесницу какую-нибудь. А по-барски, на молодое мясцо потянуло. Девушка едва восемнадцать лет отметила, первокурсница МГУ. Да и еще нагло так все, снимает ей квартиру.
— Во даёт… — немедленно осудил парторг, проклиная главного инженера, так подставившего его в глазах партийного руководства. Надежды на повышение таяли как лед на солнце…
— Такое поведение категорически нельзя игнорировать. Это никак не соответствует моральному облику члена партии и строителя коммунизма, которому доверили такую высокую должность.
— Понимаю, Герман Владленович, — с готовностью кивнул Кудряшов, догадавшись, что от него требуют реагировать максимально жестко, вплоть до того, что убрать Головина с должности. — А откуда эта информация поступила?
— Сигнал поступил, — недовольно ответил Володин, многозначительно посмотрев на парторга.
— Это понятно, — поспешно выставил ладони вперёд Кудряшов. — Но мне бы парткому как-то объяснить, откуда такие факты взялись?
— Так и скажешь: сигнал в райком поступил. Вот тебе адрес съёмной квартиры. Возьми кого-то из парткома и скажи, что велено проверить эту информацию. Возьмите фотографию Головина в кадрах, покажите соседям, соберите побольше сведений и о нём, о его визитах и о студентке этой!.. Что мне, тебя учить, что ли, как с аморалкой работать?
— Понял. Всё сделаем, — ответил Кудряшов. — Как срочно это надо?
— Вчера, — резко ответил Володин. — Соберёте собрание, озвучите факты, потребуете от Головина положить партбилет на стол и поставите перед руководством вопрос о его соответствии занимаемой должности. По поводу его любовницы. Все собранные материалы направить в МГУ, в Комитет комсомола. Они должны знать, что себе позволяет их комсомолка, студентка главного университета страны. Лично туда съездишь, предоставишь известные сведения и скажешь, что ситуация возмутительная и спускать такое на тормозах никак нельзя! И предупреди, что дело в райкоме на контроле, а то знаю я их…
— Всё понял, Герман Владленович. Сегодня же на этот адрес сходим.
* * *Утром в пятницу к одиннадцати поехал на радио. Заглянул к Латышевой в редакторскую. Она так радостно поприветствовала меня, что я даже напрягся, чего это она? Неужели что-то новое придумали, чтобы меня припахать⁈ Но тут Александра, показав мне рукой на несколько мешков с письмами, попросила зайти за ними после записи.
— Обязательно зайду, — пообещал я и мысленно рассмеялся над своей реакцией. Ничего хорошего уже не жду, одни неприятности… Да и работой что-то загружен в последнее время так, что не продохнуть. С ностальгией вспомнил, как еще не так и давно искал возможности дополнительно подзаработать. А теперь любой заинтересованный взгляд в мою сторону от работодателей вызывает скорее нервный смех, который они ошибочно могут принять за радость, а также тревогу о том, осталось ли свободное место для записей в ежедневнике.
Латышева проводила меня в студию. Там уже работал за пультом знакомый звукорежиссёр. Помахал ему рукой и поприветствовал в микрофон несколькими фразами, пока он не показал мне большой палец вверх.
Вскоре примчался деятельный Николаев. Настроение у него было хорошее.
— Ну что? Дадим сегодня жару? — пожал он мне руку.
— Дадим, — улыбнулся я. — Что ж не дать?
— Ну начнём? — посмотрел он на звукорежиссёра. — Слава, как дела?
Тот жестом показал, что можно начинать.
Николаев традиционно поздоровался с радиослушателями и мной, представил меня и озвучил нашу первую тему.
Про Вьетнам я выступал уже так часто, что тему отработал на одном дыхании, едва Николаев успел пару раз хоть вопросы мне задать. Описал бедственную ситуацию в стране после победы, одержанной над американцами. Сказал, что ситуация для вьетнамцев во многом похожа на ту, которая была в СССР в 1945 году, разрушения и жертвы огромные…. Американцы потерпели поражение и убрались, но миллионы погибли или ранены, огромные лесные территории уничтожены напалмом. И ещё долгие годы выжившие будут залечивать свои раны и оплакивать своих погибших… Тем не менее, вьетнамцам повезло, они сумели устоять под натиском американцев. Страшной ценой, но они отстояли свою свободу.
