Вадбольский - Юрий Никитин

Я вошёл в комнату, окинул взглядом свободные кровати, решил выбрать те, что ближе к единственному окну.

— Не уверен, — ответил я честно. — Фехтование завалил, но из милости к убогому мне разрешили пересдать через две недели. Если снова провалюсь, вылечу.

Он присвистнул.

— Убогим везет. Других отсеивают без церемоний. Устраивайся. Поужинал? Здесь кормить начинают с момента зачисления.

Я вздохнул.

— Кажется, на ужин я сегодня опоздал.

В дверь коротко постучали, мы не успели ответить, как она распахнулась, и на пороге появился высокий подтянутый юноша со строгим выражением лица и объемистым баулом в руке.

— Здравствуйте, — произнес он нейтральным тоном, — я Эдгар Равенсвуд, мне назначено жить здесь на время учебы.

У него под стать фигуре оказался приятный мягкий баритон, хотя я всегда помнил, что у Эдгара Равенсвуда тенор, а баритон у его антагониста лорда Энрико Астона, но смолчал, вместо этого представился:

— Юрий Вадбольский, очень приятно познакомиться.

А Толбухин спросил с некоторой враждебностью:

— Ты немец, что ль?

Эдгар ответил с холодным выражением лица:

— Для вас мы все немцы.

Толбухин процедил:

— И чего тебе тут надо, тевтон?

Щека Эдгара чуть дернулась, но он ответил ровным и чуточку презрительным голосом:

— Я подданный Российской империи, граф Равенсвуд из рода Равенсвудов, в прошлом бывших властелинами Рима и половины Италии. В Лицее я потому, что ветвь моего рода издавна живет в России и служит её интересам.

Толбухин, как истинный патриот, хотел что-то сказать язвительное, я остановил его жестом, и он, что удивительно, послушался.

— Мы здесь все курсанты, — сказал я примирительно. — И все одинаковы. Я слышал, на первом курсе новичкам непросто. Нам лучше сплотиться хотя бы в пределах нашей комнаты, чтобы уметь себя защитить.

Толбухин фыркнул.

— От кого? Я видел тут сынка самого светлейшего князя! Его батя вхож к Императору, его знают в высших кругах, да по одному его слову нас сотрут в пыль.

— Отец вряд ли станет впрягаться за сынка, — сказал я, — а так ты прав, наши шкуры тут никто не защитит, кроме нас самих. Отцы наши далеко! Никто из них не будет дежурить у наших постелей. Эдгар, тут одна только кровать свободная, выбирай! В России только такой выбор. На Толбухина не рычи, и не обижайся, он хороший малый, только недоверчивый.

Эдгар хмуро улыбнулся, выбрал кровать и шкафчик, принялся перегружать из дорожной сумки в него вещи. Рост выше среднего, спортивный, явно не пренебрегает физическими упражнениями, лицо нордическое, сухое, острые скулы и такой же острый взгляд. Я бы сказал, что с пеленок приучен к дисциплине и порядку, ну ещё бы, немец, а то ещё и пруссак. Идеально опрятен, светлые волосы коротко подстрижены, двигается как механизм точно, ни одного лишнего движения.

Я отметил, что его строгий костюм тёмно-синего цвета точно не в магазине готово платья куплен, а сшит и подогнан по его фигуре идеально точно. Белая рубашка с идеально отглаженным воротником, прямой взгляд, да, это в самом деле потомственный дворянин.

Толбухин поглядывал на него в самом деле с недоверием, по его виду я понял, что уже проигрывает в воображении схватку с новым жильцом нашей комнаты, однако быстро сдулся, и я понял, что финал был не в его пользу.

— Сколько длится обучение? — спросил я.

Толбухин посмотрел с изумлением.

— Ну и вопросы у тебя! Из леса вестимо?.. Три года.

Я сказал со вздохом:

— Значит, есть два курса старше. Надеюсь, тут нет дедовщины.

Эдгар закрыл шкафчик, распрямился, в его движениях ни намека на лишнюю жестикуляцию, люблю людей, что следят за своими движениями и за тем, что говорят, чувствую в нём будущего прусского офицера, верного долгу и орднунгу.

— Наверное, — произнес он с заметным верхненемецким акцентом, — не всё понимаю в русском языке, что такое дедовщина?

— Лучше этого не знать, — ответил я. — Ладно, обустраивайтесь, я в город, дел много.

Толбухин сказал мне в спину:

— Какой город? Всё, с началом занятий, то есть, с сегодняшнего вечера, выход в город закрыт.

— Насовсем?

— Только в выходные можно, — ответил он. — Два дня в неделю. Все остальные дни мы взаперти.

— Тоже мне взаперти, — сказал я. — Да тут внутри целый город! Но, как досадно, завтра первое занятие, а я ничего не взял для, и лицейский мундир остался в гостинице…

Фёдор сказал с некоторой завистью:

— Если в гостинице, ты богач, баронет. А мне деньжат подкинули только на семечки, так что жить и питаться буду здесь.

— Ну, в этом тоже есть свои плюсы. — утешил я его. — Слушай, ты тут всё знаешь, расскажи о магии! Раз уж у нас есть свободный вечер.

Он покосился на меня в недоумении.

— Что рассказать?

— Ну, — сказал я, — что это, какая она… и вообще существует ли?

Он посмотрел в изумлении, а Равенсвуд заметил тем же нейтральным тоном:

— В Сибири что, совсем её нет?

— Сибирь велика, — ответил я с горестным вздохом, — и необъятна. Или обильна, хотя и непонятно в чём. Только дорог нет, в одном селе обычно не знают, что в соседнем. Гуторят про леших, водяных, бабок-ворожеек, что перекидываются чёрными кошками, чтобы по ночам соседских коров доить…

Он хмыкнул и смолчал, зато с жаром заговорил Толбухин:

— А в столице говорят, Проходы или как ещё называют, Щели, как раз все там, в неведомой Сибири. Здесь их быстро гасят, а там разрастаются безнадзорно, оттуда выходят твари… Может какие-то выжили и поселились в ваших болотах?

— Погоди, погоди, — сказал я, — что за Щели?

Он весело гыгыкнул.

— И этого не знаешь? Ну и места у вас… Переехать туда, что ли? Тогда слушай…

Рассказывал он смачно и с удовольствием, вряд ли в столице найдешь такого лопуха, что распустит слоновьи уши и жадно вбирает то, что известно каждому ребенку.

Щели существуют не то с начала мира, не то на сутки позже. Сперва на них не обращали внимания, не до того было. Потом самые пронырливые полезли и в эти странные образования, тёмные такие пятна, укутанные в плотный туман, будто вода кипит, где-то совсем мелкие, можно шляпой накрыть, но больше приличных размеров, от двух-трех саженей до пары сотен.

На свете нет другой такой любопытной твари, как человек, он и в эти пятна полез без всякого принуждения, хотя от них за версту веет жутью. Некоторые сгинули, а те, кто вышел обратно, рассказывали невероятные вещи, кто-то даже принес шкурку неведомой зверушки.

Оказалось, что такое пятно что-то вроде двери, через которую попадаешь совсем в другое место. Церковь тут же заявила насчёт преисподней и призвала прихожан