Держиморда (СИ) - Путилов Роман Феликсович

— Подчиняюсь грубой силе и полнейшему беззаконию со стороны гражданина Гоца. До свидания граждане. Ведите меня бойцы! — я встал со скрипнувшего стула и потопал на выход из комнаты двадцать восемь. На лестнице, ведущей вниз, меня остановили мои конвоиры.

- Тимофеич, погоди-ка. Если мы этого шпиона поведём в Петропавловку, то опять без пайка останемся. — заговорил один из бойцов, придержав меня за рукав шинели: — Давай его вниз, в подвал сведём, где фараоны сидят, а завтра его, вместе со всеми, в крепость и отведут.

- Добро. — самый бородатый солдат и, очевидно, самый авторитетный, кивнул головой и подтолкнул меня к другой лестнице: — Нам туда, ваше добродие.

Снизу, из подвала Таврического дворца, куда мы вчетвером и направились, доносился десяток голосов и тянуло ядовитым ароматом, вездесущий в этом мире, махорки. Чуть не упав на полутемной лестнице, мы наконец, пройдя два пролета, вышли в освещенный парой керосиновых ламп, висящих под потолком, круг света.

В обширном подвальном помещении, по углам, стояли две большие цилиндрические печи, от которых тянуло теплом. На полу, вповалку, расположившись вокруг гудящих печей, лежали, завернувшись в шинели и надвинув на лицо шапки, десяток солдат, чье оружие было составлено в козлы. У широких, кованных металлом, дверей, ведущих дальше в подвал, стоял двухтумбовый стол, за которым сидел военный моряк, с унтер-офицерскими лычками на погонах. На столе перед моряком лежал толстая амбарная книга, стояла чернильница и несколько перьевых ручек. Несколько солдат столпилось у стола, лузгая семечки, сбрасывая шелуху в карман и похохатывали, слушая разгорячённого, подпрыгивающего от возбуждения, юношу, со знакомым мне лицом, одетого в гимназическую форму.

— Ты это, товарищ, арестованного прими. — Тимофеевич сильной рукой отодвинул в сторону самозабвенно вещающего что-то важное для него гимназиста и положил на стол, перед матросом записку от Гоца:

— Вот арестантская записка, а мы пойдём.

- Угу. — матрос, бросив на меня равнодушный взгляд, положил сопроводительную записку от Гоца на раскрытую страницу амбарной книги и вновь повернулся к замолчавшему гимназисту: — И что там дальше было, Сашок?

Мои конвоиры, ни слова не говоря, развернулись и дружно потопали в сторону лестницы, ведущей наверх, а я, скромно встав в уголок, прислушался к рассказу гимназиста.

Этого парня я знал, мы с ним поцапались в аптеке на Невском, когда он приревновал меня к своей барышне. А сейчас он с жаром рассказывал внимательным слушателем, как он, возглавляя группу товарищей, таких же молодых, но хватки, революционеров, штурмом брали гнездо немецких шпионов.

Когда количество убитых лично рассказчиком шпионов превысило десяток, я не выдержал:

- А Акулину вы куда дели, тоже застрелили?

- Как-как- какую Акулину? — Гимназист ошарашенно уставился на меня.

- Ну, когда я двух немецких шпионов убил в кухне этой квартиры, то отправил горничная Акулину запиской за помощью, что, мол, все шпионы умерли, а немецкий резидент ранен и ему нужен доктор. Вы куда после этого девку дели, лишенцы?

- Да никакой девки мы не видели, нам агитатор из завкома сказал сходить посмотреть, мы и посмотрели. Не было там никакой горничной! — лицо гимназиста сделалось плаксивым: — Только немцы дохлые валялись и все.

- То есть, пока вы по набережной телепались и на третий этаж поднимались, резидент немецкой разведки помереть успел? Ну вы и тормоза, ничего поручить вам нельзя.

- А вы кто такой товарищ будете?- военмор переключился на меня

- Я, товарищ главный корабельный старшина,- чуть-чуть лизнул я самолюбие местного начальника стола: — капитан Революционный народной милиции Мексиканской республики Педро Котов. Приехал к вам помогать революцию делать.

— Правда, юноша? — Я ткнул пальцем в сторону, выпучившего глаза, гимназиста: — вот он меня знает. Видите, товарищи, второй день всего, как приехал, а уже успел явку немецких шпионов разоблачить. Правда, тут же местные юные дарования приписали сей подвиг себе. Да и на здоровье, мы еще много подвигов совершим. А вот то, что в камеру, к царским опричникам засунуть пытаются, это, товарищи, очень обидно. Странные у вас, в России, традиции встречать своих собратьев по революционной борьбе.

- А документы у вас есть гражданин?- задал мне резонный вопрос военный моряк.

- Конечно, товарищ. — я улыбнулся моряку, как другу, товарищу и брату:

— Вот мой мандат, ознакомьтесь.

Краса и гордость Балтийского Императорского флота долго крутил мою бумажку, даже поднял ее вверх, к мутному свету керосинок, пытаясь увидеть что-то на просвет.

- Я интересуюсь, что тут написано, товарищ мексиканец, а то я еще не всеми языками заграничными владею. — моряк вопросительно уставился мне в глаза. — Вот господин гимназист нам мой документ прочитает, он языки иностранные в гимназии точно изучал и мне соврать не даст. — я протянул мандат вспотевшему учащемуся. Гимназист долго вчитывался в короткий текст мандата, что-то бормотал себе под нос, возводил глаза к небу, потом разочарованно положил бумагу перед моряком.

- Всё правильно тут написано. Мексиканская Народная милиция, капитан Педро Котов.

- И за что, вас, гражданин, сюда определили?- моряк подтянул мой мандат к себе и с ленинским прищуром на лице ждал моего ответа.

- Да там, в военной комиссии Петросовета, с каким ты чернявым сцепился. Гоц его фамилия. Я ему говорю, что негоже солдатам — калеками по городу бесприютно обретаются и милостыню клянчить. Предложил товарищам, что раз полицию разогнали, военных инвалидов вооружить, обучить и к полезному делу приставить. Пусть обывателей охраняют от всяких мазуриков, себе самостоятельно, на достойный паёк зарабатывают, по мере сил, конечно. Ведь, товарищи, даже безногого калеку можно в тёплое помещение, за телефон посадить, и пусть он на звонки отвечает, или вот, в журнал задержанных записывает, как ты товарищ. А товарищ моряк не сидел бы здесь, штаны протирая, а вместе со здоровыми товарищами контру давил, там, где она еще окапалась. Правильно я говорю, товарищи?

Получив самую горячую поддержку со стороны окружавших меня военных, что сухопутных, что водоплавающих, я продолжил:

Я руководителям военной комиссии сказал, что у меня почти сорок человек, военных инвалидов, готовы в это новое, прогрессивное дело включится. А там сидит такой холеный Гоц, на кожаном диване развалился и папироску «Ира» курит, бутербродик с ветчинкой кушать изволит и смеётся мне в лицо. Говорит, что Европа не поймёт и нас высмеют во всех газетах. Ну, я ему и сказал, что он какой-то неправильный революционер, а этот гад конвой вызвал и меня сказал в Петропавловскую крепость препроводить, так как я лицо подозрительное и явно контрреволюционное. Я этого Гоца хотел бомбой подорвать, но думаю, что при этом другие товарищи пострадать могут, а это будет ущерб делу революции. Хотя товарищи, если эти товарищи из военной комиссии молча с этим Гоцем соглашались, так, может быть, они нам и не товарищи вовсе, и стоило их бомбой угостить?

- А какой бомбы ты хотел Гоца подорвать, товарищ?- моряк откинулся на спинку стула.

- Да вот, у меня за пазухой граната. — я распахнул ворот шинели и показал ручку от гранаты.- У меня с Мексики привычка такая — гранату с собой всё время таскаю, чтобы враги в плен не взяли. А то там, товарищи, в Мексике, что характерно, если империалисты возьмут в плен революционера, или крестьянина — повстанца, то, очень жестоко с ними поступают. Или на кол их садят, или на кактус голой жопой. Вот такая вот, товарищи, как писал товарищ Плеханов, диалектика классовой борьбы.

— А что такое кактус, товарищ? — робко спросил один из солдат.

- А это, товарищ, такое растение в пустыне растёт, вот с такими иглами!- я развёл руки в стороны, как рыбак, что показывает размер выловленного им подлещика: — Представляете, если на эти иглы тебя задом посадят. Но, что характерно, из кактусов ещё самогон делают, мексиканский. Текила называется.