Колхоз. Назад в СССР 5 - Павел Барчук
— Мишань, ты чего там пацану голову забиваешь? — Обязательно встревал кто-то из батиных друзей, вынырнув из парной. — Отцепись от молодёжи. Иди, веничком тебя отхожу.
— Погодь. Я его жизни учу. А то они привыкли на всем готовом. Кинешь вот так в джунгли нашей современной жизни, все, мандец. А если опять оно полетит к черту? Тьфу-тьфу-тьфу… Не дай бог…
В этот момент дядя Миша неистово перекрестился и так же поплевал через плечо. Потом продолжил.
— И вот представь. Дернул же нас черт вписаться в расселение десяти комнатной хаты на Спиридоновке. Раньше это была улица Алексея Толстого. Представь, центральный округ. Пресненский район. Рядом не дома, а исторические музеи. Бывший дом ЦК КПСС. Там сам Жуков жил. А доходных домов, которые до революции функционировали, вообще не счесть. Короче, место — просто бомба. Огнище. Была одна маленькая засада. Помимо сплоченного коллектива жильцов, количество которых сначала было неизвестно, там присутствовали еще и «ничьи» метры. А это прям мандец, какая, засада. Потому что надо было подключать начальницу местного ЖЭК. Уровень зажратости которой зашкаливал. Я ее помнил еще застенчивым головастиком, когда она радовалась любой зеленой бумажке и готова была ради нее на любые формы продажи Родины, но к времени описываемых событий, Валентина Ивановна мутировала в полноценную 120 килограммовую жабу, которая меньше чем за пять тысяч грина и не квакнет. Удивительная сука, в общем…
Брала она только у своих, провереннвх. Брала много, но, увы и ах, по старой советской привычке, считала, что сама дающему ничем не обязана. Может сделаю, может — нет. Как правая нога захочет. Повторюсь, но удивительная сука, короче. Пару раз ее реально собирались закопать, но я воспротивился. Любая уголовщина вредит делу. Это сейчас они вообще понятий не имеют. Потому что не боятся. В 90-е, любой уголовный момент — это бомба с заведенным часовым механизмом. Под твоей задницей. Потому что придут разбираться к собственнику. А тот, кто мог себе позволить в 90-е купить хату за сто тысяч долларов, вполне был в состоянии открутить риэлтору глупую башку забесплатно. Под девизом: «Ты меня за мои бабки в блудняк втравил, сука?» Потому визит родни из деревни с криком: «Вы куда бабушку нашу дели, ироды?» чреват безымянными могилками барыг с паяльником вместо креста на холмике…
Дядя Миша снова многозначительно замолчал, глядя на пустую бутылку. Либо воспоминания были ему очень дороги, либо он соображал, выпить ли еще. Я с удовольствием слушал его рассказ и угорал. Все это казалось очень далеким, но интересным. Тем более, батя вообще никогда ни о чем не говорил из своего прошлого. Тогда я думал, исключительно по причине постоянного отсутствия рядом. Когда там говорить, если мы встречались через раз. А когда нам удавалось выбраться вот так, в баньку с его друзьями, то я просто старался не мешать отцу разгружаться от государственных забот. Но теперь понимаю, что рассказать он просто ничего не мог. Пока, правда, не знаю, по какой причине, и что они тут с матерью накосорезили, но непременно выясню.
— Нук тащи еще пузырь! — Крикнул дядя Миша одному из своих охранников. — А ты, Дениска, слушай дальше. Валя… Да, точно. Так ее звали. У меня к Вале имелся свой, особый подход — Таджикский призовой скакун Анзур, которому было без разницы, кто на нем поскачет. Работал в нашей постоянной бригаде по благоустройству драгоценных метров. Анзура привозили, он галопировал на Валентине, или она на нем, тут деталей сказать не могу, но шел Анзур до победного, получал Большой Шлем и валил к себе в общагу, мудила, копить силы. Разомлевшая во все свои 120 килограмм Валентина, делала все по нашей указке за приемлемую цену. По свободным метрам мы договорились на два Анзура и шесть тысяч долларов. Ударили по рукам. Анзур в этот раз проскакал расстояние, равное километрам до канадской границы. Жаба осталась довольна и мы подали документы.
Сплоченный коллектив жильцов на совете порешил, необходимо всем ехать вместе. В один подъезд. В Митино. Чтоб, значить, не разлучаться обществом. Знаешь… Нет, не знаешь… Коммуналки — это отдельная песня. Детей вместе нянчили, больных сообща выхаживали. Как же им теперь друг без дружки? Пропадут! Вот такая началась песня. Прекрасно. Мне же легче. Приезжаю в контору по продаже новостроек. Все чинно-благородно. Два усача показывают бумаги. Идеально. Мэрия доверила этой компании продажу принадлежащих ей квартир в новом доме. Дом достроен. В нем депутат один известный живет и сотоварищи. Мол, элита. Я, криво ухмыляюсь, но молчу. А про себя думаю, получать живительную струю народного общения новоявленные аристократы. В то время люто ненавидел таких…
Дядя Миша громко захохотал, а потом шлёпнул себя по животу.
— Таких, как я. Ненавидел. Ну, и что… Выкупаем десять хат. И начинается переезд. Ей-Богу, цыганский табор по сравнению с нашей колонной, был бы верхом респектабельности. В первом грузовике, поверх барахла, которое не на каждой свалке примут, ехала в цветастом засаленном халате главная бандерша коммуналки — Тоня, и горланила вольную песню «Едут по Берлину наши казаки», аккомпанируя себе на аккордеоне. Остальные жильцы громко и слаженно подпевали. Эхо разносило гиканье и свист по окрестностям. Смотреть на эту орду гуннов высыпали все соседи-митинцы. И застыли. Молча. В глазах среднего класса появилось затравленное выражение и предчувствие беды. Но самое интересное, знаешь что? Они так просили, чтоб из расселили вместе. Ведь, как одна семья. А в итоге? Приезжаю как-то в наш обезьянник. Мы их так ласково между собой называли. Встречаю хмурую Тоню. Пугаюсь. Думаю, ну, все, какая-то жопа пришла.
— Ты меня зачем нагребал? — Заявляет мне Антонина.
— Тонь, — Говорю, — побойся Бога, мне что жить надоело?
— Вот и я о том же. Ты мне что обещал?
— Антонина! Ты ж сама себе хату выбирала!
— Ты мне сказал, что у меня с этой сучарой Танькой все поровну будет!
— Так у вас же квартиры одинаковые! Она ж под тобой живет! Такая же треха-один в один!
— Пошли! — Машет Тонька мне рукой и выходит на лестничную площадку.
Заходим в Танькину хату. Поначалу эти деятели даже двери не закрывали. Че, свои ж все люди! Идем в ванную.
— А это, млядь, что? — Говорит мне Тонька и тычет куда-то.
— Что-что? — А я,
