Комсомолец (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Выдавил из себя печальный вздох.

Улыбнулся.

— Пальто в химчистку отнесу. Нафталином воняет — парни жалуются. Обещают выселить меня из комнаты, если не избавлюсь от запаха. Вот: решил заняться, пока есть время.

— Какая химчистка, Усик? Поздно уже. Ты на часы смотрел?

Пожал плечами.

Хитро сощурил глаза.

— Я договорился. Меня примут.

— Шустрый какой, — усмехнулась вахтёрша.

Пошарила взглядом по столу, словно хотела меня угостить — не нашла, чем.

— А своим соседям скажи, — строгим тоном заявила женщина, — они у меня допетюкаются! Выселять тут они кого-то собрались. Детдомовского!

Нахмурилась.

— Не посмотрю, что этот Аверин — герой! — сказала она. — Пожалуюсь коменданту — быстро герой умчится жить к мамке с папкой!

Ударила рукой по столешнице.

— Будет по утрам в институт на автобусах добираться. Да пусть хоть трусцой бегает! Ишь, угрожальщик нашёлся! Так ему и скажи! Слышишь меня, Усик?!

Я улыбнулся.

— Слышу.

Сообщил вахтёрше, что она замечательная женщина и добрейшей души человек.

Постучал ладонью по чемодану, вздохнул.

— Так действительно же, воняет, — сказал я. — Лучше сейчас его почищу — не стану ждать до зимы.

Чем может привлечь к себе внимание щуплый бедно одетый паренёк с тяжёлым старым чемоданом в руке? Конечно же, яркой красной звездой на будёновке! Я отошёл на сотню шагов от автобусной остановки — достал из-за пазухи потёртый головной убор. Откинул борта на суконном шлеме (именно так в фильмах носил будёновку Павка Корчагин) натянул его на голову. Вот оно влияние телевидения. В каком-то фильме видел, что женщину в яркой красной шляпе свидетели не запомнили в лицо. Решил повторить этот хитрый ход: вдруг звезда на будёновке отвлечёт внимание от моей нынешней физиономии.

Ещё в комнате общежития убедился, что будёновка придавала мне придурковатый вид. Четверть часа вертелся около зеркала, перед тем, как отправиться «на дело» — придумывал, в каком виде явлюсь на улицу Александра Ульянова. Создать образ агента «нольнольсемь» у меня не вышло бы в любом случае: по причине скудного гардероба. А вот изобразить деревенского «лаптя» получилось без проблем. Для этого даже не пришлось ничего менять в своём облике — лишь сменить рубашку на футболку (альтернативы мешковатым штанам я не придумал). Будёновка в моём наряде стала той вишенкой на торте — замечательным дополнением.

Неторопливо брёл по улице, то и дело ударял себя твёрдыми краями чемодана по ногам (даже без книг по математике ноша оказалась для меня чувствительной: два занятия на турниках около школы не сделали меня атлетом). Смотрел по сторонам из-под короткого козырька на головном уборе. Будёновка, разношенные туфли, видавшая виды одежонка, давно просившийся на покой чемодан — мой облик полностью соответствовал обстоятельствам. В этот раз я выглядел именно тем, кем хотел. А не выделялся бледным пятном среди щеголевато наряженных (по нынешним меркам) советских студентов.

Улица Александра Ульянова почти не изменилась с того дня, когда я был здесь в прошлый и единственный раз. Разве что асфальт под ногами ещё не покрылся трещинами и не вздыбился из-за древесных корней. Да деревья вдоль дороги казались пониже, а вместо сигаретных фильтров на земле всё больше замечал окурки папирос. В середине девяностых я приезжал сюда вместе со своей институтской кураторшей — Людмилой Сергеевной Гомоновой. Помогал донести до дома её родителей тяжёлые пакеты с продуктами (Гомонова тогда «затарилась» «по блату» копчёной колбасой, сыром и прочими «дифицитами»).

В тот раз я вот так же кряхтел под тяжестью ноши — несмотря на то, что обладал гораздо большей, чем теперь, грузоподъемностью. И не особенно присматривался к местным достопримечательностям. Если таковые на этом отрезке вообще встречались — хоть тогда, хоть сейчас. Потому и не мог бы сказать, что изменилось за двадцать лет на километровом участке дороги между свежепереименованным проспектом Гагарина (бывшим — Красносельским), в который переходил проспект Ленина, и спрятанной на краю города улицей Александра Ульянова, что начиналась там, где хрущёвки сменялись одноэтажными «сельскими» домами.

Миновавшее зенит солнце светило ярко, но уже не припекало, как летом. Сентябрь в Зареченске обычно всё ещё радовал глаз зелёной листвой. Но уже не мучал жарой и духотой — намекал, что всё же являлся осенним месяцем. Из рассказов Людмилы Сергеевны я помнил, что зима в нынешнем году будет необыкновенно снежной. А вот об этой осени Гомонова ничего не говорила. Я смотрел на следы, что остались на земле от ливневых потоков (дожди в Зареченске были, пока мы собирали урожай капусты) и размышлял о том, где раздобуду нормальную обувь на осень и зиму — вместо того, чтобы думать о Каннибале.

Улица Александра Ульянова поприветствовала меня громким собачьим лаем. Заасфальтированная дорога здесь закончилась, будто сообщая, что «частный сектор», как называли горожане подобные примыкавшие к Зареченску посёлки — это уже не город. На это же намекали и посматривавшие на меня с деревянных заборов коты — нечастые гости во дворах пятиэтажек (поблизости от общежитий я пока не встретил ни одной кошки). Странно, но около заборов я не заметил ни кур, ни прочей пернатой живности. Хотя, казалось бы: в этот деревенский пейзаж они вписались бы легко, как и те же козы, к примеру.

Я замер на перекрёстке: попытался сориентироваться. Память подсказала, что в прошлый раз я вслед за Гомоновой свернул направо. Вот только сейчас я шёл не в гости к Людмиле Сергеевне, которая в этом году отпраздновала четырнадцатый день рождения и перешла в восьмой класс средней школы. Пимочкины проживали в тридцать втором доме. Рихард Жидков — в тридцать восьмом. Я присмотрелся — на стене дома, за кустами сирени, разглядел цифру четырнадцать. Мимо меня проехал велосипедист: толстый усатый дядька в штанах, похожих на мои (судя по примотанным к раме удочкам — он возвращался с рыбалки).

Велосипедист лишь скользнул взглядом по моему лицу. А вот будёновка привлекла его внимание — дядька фыркнул в усы, ухмыльнулся. Промелькнул мимо меня — я смотрел ему вслед. Но не на спину мужчины, а на велосипед. Вспомнил название этого чёрного металлического коня — «Урал». У моего деда в сарае стоял такой же. Тяжеленный, зараза! Я целый день учился на нём ездить — укрощал велосипед, словно дикого жеребца. Разорвал брюки, дважды ободрал колени: рама мешала дотягиваться до педалей, приходилось ехать, изогнувшись «под рамой». А вот возить на «Урале» бамбуковые удилища было легко и удобно: та же рама и выручала.

Мужчина умчался к началу улицы. Я провожал его взглядом до тех пор, пока рыбак не свернул в сторону «города» — к пятиэтажкам. Поднятая шинами пыль неторопливо оседала на утрамбованную ногами и колёсами дорогу. Я смотрел на опустевшую улицу, улыбнулся воспоминаниям из детства. Воскресил в памяти лица деда и отца — они умерли с разницей всего в семь лет. Пообещал себе, что непременно куплю велосипед и обязательно поеду на нём к колхозным ставкам — рыбачить (и удочку тоже куплю… потом). Склонил к земле голову, будто прятал лицо от солнечных лучей, направился от четырнадцатого дома к шестнадцатому.

В прошлый раз я шагал по этой же дороге. Вот только тогда на земле лежали жёлтые и красные листья: дело было в начале ноября. А из дворов нам навстречу выскакивали мелкие голосистые шавки — собаки разрывали тишину громким лаем, так и норовили броситься нам в ноги. Помню: переживал, чтобы эти скандалистки не порвали мне пакеты с продуктами. Людмила Сергеевна восприняла тогда мою тревогу по-своему: убеждала меня, что собачки безобидные, не кусаются. Я кивал головой, пинал в сторону псин камни. Попробовали бы те дворняги меня тогда укусить! Да я бы затоптал их, как тот Слон Моську!

В шестьдесят девятом меня тоже провожал собачий лай. Вот только никто не выбегал из дворов. Да и собачьи голоса звучали далеко не около каждого дома. Я не терял бдительности. Приличные штаны у меня единственные, пусть слово «приличные» и можно было отнести к ним с большой натяжкой. Но если местные зубастые твари порвут мне штанину — придётся до стипендии посещать институт либо в драных портках, либо в жуткого вида трениках. Поэтому я держал чемодан наготове (он — и зашита, и средство нападения), зорко смотрел по сторонам, готовился дать немедленный отпор любому четвероногому неприятелю.