Андрей Гончаров - Яд для императора
В операционной Половцева находилась до самого вечера. Лишь когда солнце склонилось к горизонту и стало темнеть, Федор Кузьмич остановил работу.
— Ну что, голубушка, должен вас поздравить! — заявил он, обращаясь к Кате. — Справились вы с обязанностями весьма недурно. Весьма! У вас, видимо, есть какой-то опыт?
— Нет, опыта у меня особого нет, просто во время обучения на курсах много занималась, — отвечала Катя.
— Значит, это у вас природный талант такой, — заключил врач. — Будем надеяться, что вы у нас приживетесь. Скажите, сильно устали?
— Да нет, не особенно, — пожала плечами Катя.
— Ну, все равно — идите, отдыхайте.
Катя вернулась в палатку сестер. Здесь, кроме Сони, была и другая медсестра, Надя. Сидя возле сильно коптившей керосиновой лампы, она зашивала юбку. Обе сестры закидали новенькую вопросами: как, мол, прошло, не тошнило ли при виде крови, не путала ли инструменты… И вот что странно: Катя, только что заявлявшая доктору, что устала не слишком сильно, теперь отвечала, что ужасно утомилась, болит спина, подташнивает.
— А ведь сегодня был легкий день, новые раненые не поступали, — заметила она. — А что будет, когда начнутся бои? Нет, боюсь, что эта ноша не для меня.
— Так ты что же — не останешься? — разочарованно спросила Соня.
— Скорее всего — нет, — отвечала Половцева. — Пойду, погуляю, воздухом подышу. Но сюда уже вряд ли вернусь. Вы уж передайте Федору Кузьмичу мои извинения. Да, вы мне не подскажете, где здесь артиллеристы стоят?
— Они у нас отдельно квартируют, — объяснила Соня. — Как выйдешь из палатки, поверни налево. Увидишь высотку такую, на ней несколько шатров. Вот это и будет лагерь артиллеристов. А что, у тебя там кто-то знакомый есть?
— Нет, я никого там не знаю, — покачала головой Катя. — Но в Петербурге меня просили передать привет одному офицеру. Вот я и хочу выполнить поручение.
Следуя Сониной инструкции, Катя сразу увидела нужную ей высотку с шатрами. Подойдя ближе, разглядела и прочее хозяйство артиллеристов: коновязь с привязанными к ней крепкими лошадьми, ящики с ядрами и порохом, возле которых стоял часовой, а неподалеку — и сами полевые орудия.
Катя спросила у часового, где ей найти командира роты поручика графа Толстого, и получила ответ:
— А вон в том шатре, поменьше, он и квартирует. Как раз недавно вернулся.
К нужному шатру Катя подходила, не чуя под собой ног. Слегка отодвинула полог, произнесла:
— Скажите, графа Толстого я могу видеть?
Послышались шаги, полог откинулся, и прямо перед Катей возник сильно загорелый молодой человек среднего роста, с выдающимися вперед скулами и густыми усами. Внимательно, но без особого интереса взглянув на милосердную сестру, он произнес:
— Да, я граф Толстой. Чем могу служить?
При этом Катя отчетливо ощутила шедший от собеседника запах вина и табака.
— Видите ли… — запинаясь, произнесла Катя Половцева, — я только сегодня прибыла из Петербурга… И там в редакции виделась с Николаем Алексеевичем…
От равнодушного вида артиллерийского поручика Толстого не осталось и следа. Он преобразился прямо на глазах и впился в посетительницу взглядом.
— Вы виделись с господином Некрасовым? — спросил он. — И… он что-то хотел мне передать?
— Да, вот именно! Он просил меня передать, что прочел ваш рассказ «Севастополь в декабре 1854 года» и остался им очень доволен. Рассказ будет напечатан в «Современнике» уже в июньском номере.
— Некрасов прочел мой рассказ?! — воскликнул поручик. — Он будет напечатан? И уже в июне? Вы принесли чудесную весть! Впрочем, что мы все на входе стоим? Прошу, как говорят, к нашему шалашу!
И он откинул полог, приглашая посетительницу войти.
Катя шагнула в шатер. Она увидела узкую походную койку, покрытую тонким одеялом, шаткий столик со свечой и раскрытой тетрадкой, возле столика — снарядный ящик, переделанный под табурет.
— Садитесь, сударыня, — сказал граф, указывая на табурет. — Условия у меня, конечно, не для приемов, но…
Не договорив, он высунулся наружу и громко позвал:
— Федор! Ну-ка, сейчас ко мне!
Послышался топот сапог, и возле шатра возник солдат лет сорока с закатанными рукавами гимнастерки — как видно, он только что занимался стиркой.
— Давай, быстро сооруди самовар, — распорядился граф. — И пошли кого-нибудь на кухню, чтобы сыру прислали и конфет.
Отдав распоряжение, вернулся и сел напротив Кати на койку.
— Вы напрасно беспокоитесь насчет угощения, — сказала Половцева. — К сожалению, у меня мало времени. Я, собственно, зашла только для того, чтобы передать слова Николая Алексеевича…
— Нет-нет, я вас так просто не отпущу! — воскликнул граф. — Вы мне такую весть принесли, а я и угостить вас не смогу? Да, но как это возможно? Ведь я отослал рассказ едва месяц назад! А он уже рассмотрел и вам сказал, и вы доехали…
— Я ехала очень быстро, нигде ждать не пришлось, вот и получилось, — пояснила Катя.
— Да-да, очень удачно! Так вы говорите, Некрасову рассказ понравился?
— Да, Николай Алексеевич говорил, что его поразила правдивость, достоверность описаний. И еще то, как переданы образы солдат, жителей города…
— А Иван Сергеевич? Господин Тургенев успел прочитать? Он ведь тоже сейчас принимает в журнале участие самое деятельное…
— Нет, Тургенев, кажется, еще не читал, — ответила Катя. — Он сейчас в Германии, пишет новые рассказы из книги «Записки охотника».
И, вспомнив разговор, подслушанный на перроне берлинского вокзала, добавила:
— Только что закончил роман «Рудин»…
— Вот как? Вы, я вижу, близко знаете лучших наших писателей, — заметил Толстой. — Значит, говорите, Некрасову понравились образы солдат? Тут он угадал, весьма угадал!
Поручик вскочил с койки и принялся ходить по шатру.
— В нашей литературе на военную тему война описывается легковесно, — говорил он. — Словно бал, ей-богу! Возьмите хотя бы сочинения господина Марлинского. На первом плане всегда стоит герой-офицер. А где труженик войны — солдат? Где кровь, пот? Где глупость командиров, их тщеславие, корысть? Вот о чем надо писать!
— И об этом вы напишете в следующих ваших рассказах из Севастополя… — сказала Катя. Она не спросила — скорее утверждала то, что хорошо знала. Но Толстой не обратил внимания на эту странность.
— Да, я уже начал следующую вещь, — кивнул он. — Еще не знаю, как назову.
— А о ваших кавказских впечатлениях когда напишете? — поинтересовалась Половцева.
— Да, Кавказ меня тоже волнует, — признался граф. — Особенно один эпизод, когда наш отряд послали рубить лес в предгорьях. И сама жизнь казаков — привольная, искренняя, так непохожая на жизнь так называемого образованного сословия! Об этом очень хочется написать.
— Но разве образованное сословие не заслуживает художественного изображения? Ваши родные, знакомые? Разве среди них не встречаются яркие, самобытные характеры?
— Вы, сударыня, прямо мои мысли читаете! — рассмеялся Толстой. — Да, есть такое желание запечатлеть несколько характеров. Но наш народ, человек из народа, привлекает меня сильнее. Мне кажется, у нас, дворян, накопился большой долг перед народом.
— Мне кажется, вы могли бы совместить эти две задачи, — заметила Катя. — Например, изобразив участие народа и высших сословий в войне 1812 года…
— А что, это мысль! — воскликнул граф. — Правда, тут придется потрудиться…
В этот момент полог шатра распахнулся, появился денщик Федор с самоваром. Водрузив его на столик, солдат вслед за тем внес поднос, уставленный чашками и блюдцами.
— Вот, сударыня, позвольте мне наконец проявить гостеприимство, — сказал граф. — Кстати, какая небрежность с моей стороны! Я ведь до сих пор не спросил вашего имени! Вот как поразило меня ваше известие! И вот что значит авторское самолюбие: совсем человеку глаза застилает! Так позвольте узнать, кто вы, откуда…
— Меня зовут Катя, Катя Половцева. Но я тут лицо совершенно неважное… И у меня в самом деле совсем нет времени!
— Но уж чашку чая я вам налью! — заявил Толстой и наклонился к самовару.
Прямо перед лицом Кати мелькнула рука графа — крепкая загорелая рука, покрытая жестким черным волосом. У нее возникло неудержимое желание — взять эту руку, что напишет со временем «Анну Каренину», «Войну и мир», «Воскресение», — взять и прижать к губам.
Но это был бы, конечно, совершенно безумный поступок. Она справилась со своим желанием и порывисто вскочила.
— Прошу меня извинить, Лев Николаевич, но я действительно должна идти, — сказала Катя, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно суше и не выдал ее волнения. — Там идет операция, и я должна… Нет, не провожайте меня, тут недалеко.
И, уже не слушая ответа графа Льва Толстого, она выбежала из шатра и быстро зашагала вниз, в сторону лагеря.
