Маячный мастер - Борис Борисович Батыршин
'…Мы оба не заметили, как на бархатно-чёрный небосвод высыпали звёзды (ни одного знакомого по земному небу созвездия!) и музыканты, отыграв положенное число мелодий, стали зачехлять свои инструменты. Публика не спеша расходилась; я подозвал гарсона, расплатился — при этом решительно пресёк попытку новой знакомой оплатить свой счёт — и попросил вызвать фиакр. Недолгая поездка завершилась вполне благопристойным расставанием у калитки палисадника; на прощание я поцеловал ей руку. И — снова ощутил лёгкое пожатие тонких пальчиков, незаметное стороннему наблюдателю, на говорящее именно то, что я хотел услышать. Мы условились встретиться на следующий день, в десять вечера, в прибрежном ресторанчике — пропускать занятия в библиотеке я не собирался.
Второе свидание оказалось почти повторением первого: я разливался соловьём, Тави слушала. На этот раз она заставила меня рассказать о моём родном мире, и я не стал выдумывать предлоги, чтобы уклониться от этой темы. В конце концов, Валуэр не предупреждал избегать разговоров о Земле — так с чего же разочаровывать очаровательную собеседницу?
В третий раз мы нанесли визит в небольшое заведение в Верхнем городе, где кроме превосходного выбора вин и очень неплохой кухни посетителям предлагались концерты камерной музыки. Здесь собирались сливки местного интеллектуального общества: художники, литераторы, и даже люди, имеющие отношение к наукам — в какой-то момент я заметил в зале одного из смотрителей Зала Реестров, увлечённо беседующего с мессиром Безантом. Как попала в подобную компанию моя пассия, я уточнять не стал — отметил только, что булавка Лоцманской Гильдии, которой я заколол галстук, произвела впечатление на посетителей этого милого местечка…'
«…Ночь, звуки засыпающего города, огромная луна подсвечивает булыжную мостовую Мортирной улицы, соперничая с тусклым светом газовых фонарей — романтика, да и только! Я помог спутнице выйти из фиакра — как всегда, напротив калитки палисадника — и уже собрался распрощаться, когда Тави, вместо того, чтобы подать ручку для прощального поцелуя, мило улыбнулась и, сообщила, что отпустила служанку до утра, и если 'милый Серж» не против, то она сама сварит грог, рецепт которого унаследовала от матушки.
Дальнейшее, полагаю, додумать нетрудно. Грог, действительно превосходный, с пряностями и коньяком… лёгкие рукопожатия, переходящие в более смелые ласки… поцелуи, падающие на пол одежды — и наконец будуар, постель с балдахином, надёжно скрывшим от зурбаганской ночи всё, что происходило под его покровом.
С этого вечера наша с Тави жизнь пошла по накатанной колее.Днём я пропадал в библиотеке; вечером мы встречались в каком-нибудь заведении, ужинали и отправлялись на прогулку, или же танцевали на одной из летних веранд, во множестве усеивавших Эспланаду. В домик на Смородиновом переулке я возвращался только по утрам, чтобы привести себя в порядок перед посещением библиотеки. Матушка Спуль всякий раз поджимала губы и подпускала в тон некоторой сухости, но воздержалась открыто выражать неодобрение поведением постояльца. А что?Женщин, компрометируя домовладелицу перед соседями, не водит, в скандальных адюльтерах не замечен, шумных вечеринок не устраивает — а чем он занимается за пределами Смородинового переулка, никак её не касается.
За те дни, в течение которых продолжалась эта идиллия, я не только подтянул язык настолько, что мог уже с грехом пополам читать местные газеты и объясняться не только с приказчиками и официантами, но и неплохо изучил город. Зурбаган. несмотря на всю его важность для множества миров, невелик, и мы исходили его вдоль и поперёк — разумеется, избегая сомнительных районов, которые тут имелись, как и в любом портовом городе. Совершили даже морскую прогулку на арендованной для этого парусной яхте. Я собирался удивить свою пассию искусным обращением с парусами — но шкипер судёнышка наотрез отказался подпускать клиента к штурвалу. В итоге мы наслаждались морскими видами и вволю угощались игристым вином за вынесенным на палубу плетёным столиком.
Закончилась прогулка так, как того и следовало ожидать — в роскошной, обитой шёлком «гостевой» каюте, единственным предметом меблировки которой была огромная двуспальная кровать, прикрученная, как и полагается всякой судовой мебели, к палубе. Иллюминаторы были снабжены плотными шторками, ради создания романтического полумрака, но Тави потребовала, чтобы я их раздвинул и даже открыл сами иллюминаторы — ей нравилось, как солнечные зайчики от волн играют на потолке каюты, а лёгкий ветерок холодят разгорячённую страстью кожу. Я сделал отметку в памяти — когда «Штральзунд» снова окажется в Зурбагане, надо будет устроить морскую прогулку вдвоём — чтобы моя дама могла расположиться прямо на палубе, одетая только в брызги и солнечный свет…
За всё это время мы ни разу не заговорили о том, в какую сторону будут развиваться наши отношения. То ли её вполне устраивало сложившееся положение, то ли она предпочитала выждать, предоставив инициативу мне — но, так или иначе, мы не утруждали себя построением планов, довольствуясь тем, что имеем здесь и сейчас. И что-то настойчиво подсказывало мне, что долго эта идиллия не продлится…
Так оно и вышло. Двенадцать дней мы наслаждались обществом друг друга; на тринадцатый в Зурбаган вернулся Валуэр, и жизнь моя выписала очередное коленце.
III
— Вот так-таки и винджаммер? — в голосе Казакова сквозило недоверие. — Настоящий, как «Крузенштерн» с «Седовым»?
— Не, ну поменьше, конечно. — Серёга изобразил ладонями насколько. — «Падуя», которая «Крузенштерн», если мне память не изменяет, имеет около шести тысяч тонн водоизмещения, «Коммодор 'Йонсен», он же «Седов» — так и вообще за семь. «Кариндар» же едва дотягивает до четырёх, хотя по зурбаганским
