Новая жизнь 7 - Виталий Хонихоев
— К-кента-аники! — повышает голос Айка, снова пряча лицо в ладонях.
— Ай! Отпусти! Ухо красное станет! Мне в школу! — кричит Хината шепотом. Как можно кричать шепотом? Она — умеет.
— Ну уж нет, Айка, я от тебя не отстану. Хватит с меня. Я терпел, пока ты тут хвостиком за Хинатой ходила, но должна же у тебя быть и своя голова на плечах! Хината на тебя дурно влияет! Фотки продает непристойные, свидания на аукцион выставляет… разве это портрет законопослушного гражданина страны? — говорю я, отпуская ухо Хинаты: — так ты покатишься по наклонной и скоро начнешь носить джинсы клеш и покрасишь волосы в розовый с синим цвета.
— К-кента-кун! — Айка отворачивается от меня и упирается взглядом в стенку: — п-почему ты трусы не одеваешь на ночь?! Извращенец!
— Что? — смотрю вниз и понимаю, что да. Трусов на мне нет. Неужели Хината во сне стянула?! Снова хватаю Хинату за ухо, на этот раз за другое.
— Ты чего себе позволяешь, мелочь пузатая? — спрашиваю я у нее: — где мои трусы?! Фетишистка!
— Ай! Да не брала я их! Отпусти! — Хината хватается за мою руку: — нужны мне они больно!
— Ты мне дурочку не разыгрывай! Кто кроме тебя мог у меня во сне трусы стянуть?!
— Да вон они! На тумбочке лежат! Отпусти меня! Ай! — на глазах у Хинаты появляются слезы и я отпускаю ее. Оглядываюсь. На тумбочке и правда лежат трусы. Мои трусы. Вот только… они чистые и даже выглаженные. И клочок бумаги, сложенный журавликом оригами. Сажусь на кровать, прикрываюсь одеялом, дабы у Айки в голове ничего не лопнуло, разворачиваю журавлика. Ага. Надпись. Каллиграфическим почерком, да еще и в стиле раннего Басё.
— Ого! — заглядывает через плечо Хината, потирающая ухо: — смотри-ка! — она встает в позу и декламирует стих, написанный на журавлике: — Стыда легкое облако, испытываю я словно вор в ночи, надо трусы постирать…
— Нечего чужие послания читать. — отвечаю я, поспешно пряча записку.
— Это мама! — восклицает Хината: — это мама у тебя трусы изъяла чтобы постирать! А ты на меня напраслину возвел! А еще брат называется! Сразу самое плохое про меня думаешь! Я бы твои трусы не стирала!
— Ээ… кгхм… — выдаю я и чешу в затылке. И правда, неловко вышло.
— Кента-кун? Уже можно поворачиваться? Ты трусы натянул? — спрашивает отвернувшаяся к стенке Айка.
— Нет! — хором с сестрой рявкаем мы и Айка вздрагивает и снова упирается взглядом в стенку.
— В самом деле, надень уже трусы. — говорит Хината: — у Айки психика хрупкая, она еще девочка, а ты ей в прошлый раз и так все внутри поломал… когда голышом на кухне яичницу жарил. Это же намек такой, да?
— Все. Пошли прочь из моей комнаты — командую я: — оденусь — спущусь вниз, поговорим, так уж и быть. Надо же отдать должное вашей наглости.
— Пошли, Айка-чан, глаза закрой, я тебя за руку выведу — тянет Хината Айку за руку к двери. Айка идет за ней — прищурив глаза, но я-то вижу, что она бросает быстрый взгляд на меня, сталкивается с моим взглядом, снова вспыхивает и торопится за моей сестренкой. Дверь закрывается. В сухом остатке — моя сестренка своего добилась, я встал, бодр и сна ни в одном глазу. Мелкая манипуляторша, куда там Юрико до нее. Бедный у нее мужик будет… эх, надо спуститься и проверить, чего эти двое опять удумали. И перед Хинатой извинится, что на нее подумал… надо же, мама у нас оказывается ниндзя. Я и не почувствовал ничего…
Внизу, на кухне — уже суетится мама. Никогда бы не подумал, что она так рано встает, а с другой стороны, сколько времени занимает всей семье с утра завтрак из трех блюд приготовить? Да еще и упаковать красиво в лакированные коробочки бенто, раньше у нас пластиковые контейнеры были, вроде и удобно, и симпатично, но со времен знакомства Натсуми с моей мамой — у нее появились лакированные коробочки разных цветов. То ли сама купила, увидев такую у Натсуми, то ли еще что… с Натсуми станется подарок дорогой сделать. Вспоминаю На-тян и на душе становится немного грустно. Да, смерть это не конец, а только начало, но все равно грустно. Вздыхаю, пододвигаю к себе стул и сажусь.
— Доброе утро! — мама целует меня в лоб и ставит передо мной плошку с мисо-супом. Да, суп с утра — традиция здесь такая. Кроме супа — еще омлет, вернее жаренный рис, завернутый в омлет. Все эти анимешные условности и традиции — завтракать ломтиком хлеба на пути в школу, это мамой не одобряется. Мама считает, что завтрак — самый важный прием пищи и что немаловажно — полностью ею контролируемый. Потому каждый член семьи при выходе во враждебный внешний мир должен получить свою порцию питательных веществ, всех этих животных белков, насыщенных жиров и сложных углеводов, а также витаминов, минералов и любви. Потому что завтрак готовится мамой с любовью, вот так.
— Доброе утро, ма! — отвечаю я. Ситуацию с трусами я собираюсь замалчивать и игнорировать. Может принято так, чтобы мама ночью с детей трусы стягивала и стирала, кто их знает… нет, в памяти у Кенты такого ничего нет, но мало ли… забыл.
— Ты на этих двоих непосед внимания не обращай — говорит мама и накладывает мне омлет с жаренным рисом, ставит плошку для соуса: — они по тебе соскучились сильно. Хината вон, все глаза проглядела «где же братик и когда меня Бьянка-анэки на своем автомобиле покатает».
— Ну мама! — тянет Хината, которая трет свои покрасневшие уши: — мам!
— И Айка-тян тоже соскучилась — продолжает мама, накрывая на стол: — как про тебя речь зайдет, так покраснеет вся! Я ей правда уже сказала, что у нее конкуренция сильная и что она только третьей женой сейчас может стать…
— Неправда! — пищит Айка и снова отворачивается в сторону: — не было такого!
— Да и я по тебе соскучилась… — мама садится напротив, опускает голову на ладонь руки и наклоняет ее, глядя на меня. Я немедленно давлюсь супом. К такому жизнь меня не готовила. Как человек с комплексом неполноценности я тут же начинаю подозревать подвох — как только меня начинают где-то любить особенно сильно — тут же начинаю чувствовать себя не в своей тарелке.
