Прусское наследство (СИ) - Романов Герман Иванович
— Государь! Боярин Петр Андреевич Толстой челом тебе бьет, прибыл из Москвы. Говорит — важные вести!
Из-за спины раздался тихий голос Силантия, бывшего драгуна лейб-регимента, что спас его от погибели, устроив побег на пути в отцов «Парадиз», где его предали бы пыткам и смерти. Ведь Петр открыто именовал его «удом гангренным», и жаждал смерти собственного сына. Но нашлись сторонники, спасли, и пришлось побороться за власть, благо было на кого опереться в этой схватке, когда сын открыто пошел на отца, и победил. Тот же назначенный им главой Посольского Приказа Толстой, давний клеврет царевны Софьи, сам желал ему погибели. Но стоило начаться царской распре, как руководитель Тайной Канцелярии живо перебежал на его сторону, и царевича Петра с царевной Натальей, детей Алексея Петровича от первого брака с брауншвейгской принцессой, в Москву тайно доставил. Так что таким верить надобно, но не безоглядно, присмотр держать за сановниками, как советует в книге итальянец, умный, циничный и изворотливый. Но идти надобно немедленно — без крайней на то нужды Петр Андреевич его беспокоить бы не стал, видимо, дело действительно важное…
Известная картина Николая Ге — «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе»
Глава 3
— Эх, Алексашка, в воровстве тебя зачали, и свои последние дни в нем ты и окончишь. Уворованную мемельскую казну возвернешь, но то, что на полки потратил, то ладно — в дело пошло. Но тридцать тысяч ефимков… Что тебя так личиком перекосило, друг ситный? Хорошо, двадцать четыре тысячи немедленно отдашь, мне ведь жалование войскам платить надобно, а ты свое еще возьмешь, князь мемельский.
Последние слова Петра Алексеевича прозвучали с почти нескрываемой издевкой, но Меншиков тут же поспешил согнать с лица маску скорби, только нарочито охнул, будто «сердечный друг» потребовал от него непосильного жертвоприношения. А на самом деле ликовал внутри — хотя Петр Алексеевич приставил к нему соглядатаев, но разглядеть все махинации «светлейшего» те не смогли, так что не меньше пятидесяти тысяч «чистоганом» ему останется. Те двадцать четыре тысячи талеров начета — тьфу, плюнуть и растереть, он приготовился сорок тысяч отдать, если ставший еще более скупым «мин херц» станет настаивать на своем, и тем паче за трость схватится. Но после московской конфузии такого уже не случалось. Ведь тогда царь перед самым сражением зверски отлупил его, после чего он толком и командовать в баталии полками не смог, и в плен к царевичу попал. И теперь каждый раз, увидев как его «сердечный друг» гневаться начинает, Александр Данилович начинал охать и хвататься за бок, где ему тот сломал ребра. И хотя все зажило как на собаке, царь сразу же смягчался, как и сейчас произошло — видимо, осознал, что верных людей у него не так много осталось, а фельдмаршал вообще один, как не крути. И к тому же Ливония не Россия, тут даже «подлого» происхождения подданных избивать не принято, а про дворянство и речи быть не может — рыцарство сразу на дыбы встанет и тяжелого на руку правителя живо изгонит. Так что Петр Алексеевич поневоле смягчился нравом, заставил себя свой гнев обуздывать, да и припадков больше не случалось.
— Мин херц, так ведь для дела стараюсь, сам знаешь, что живота не пожалею, последнюю полушку отдам…
— Знаю, Сашка, про все твои верные дела ведаю, и миллион твой мне зело пригодился, — хмуро отозвался бывший московский царь, а Меншикова чуть ли не апоплексический удар не сразил наповал при упоминании о деньжищах, которые ему пришлось отдать. Хорошо, что не все — еще полмиллиона звонкой монетой в амстердамских банках осталось, и он еще сто тысяч собрал натужно за последние месяцы, вот только они для дела нужны.
— Державу нам с тобою свою обустраивать здесь нужно, а для этой цели армия должна быть крепкая, настоящая. Войска доброго маловато у нас будет, едва десять тысяч собрали, флотских с гарнизонами, почитай, еще столько же наберется. А больше никак не собрать — наемникам хорошо платить нужно, а новых подданных у меня меньше полумиллиона, край пустынный, чухонцы одни лупоглазые и тупые. Немцев и русских здесь немного, едва десятая часть наберется, и то по городам.
— Так прирастать землями нужно, мин херц, владения новые необходимы. Мемель на шпагу мы взяли, теперь нужно и Кенигсберг брать — и пусть жители Пруссии тебе присягу приносят на верность. Немцы ведь не бородачи наши, правителей своих чтут…
— Взять можно, а вот удержим ли, если Карлуша с Фридрихусом в одночасье за нашей спиной сговорятся? Это сейчас свеи с нами дружбу решили налаживать, потому что Алешка настоял, а ну иначе дело повернется⁈
На вопрос Петра ответа не имелось, и Меншиков засопел — Александр Данилович прекрасно осознавал, насколько скверной могла стать ситуация. Не будь сейчас в сговоре шведов, помышлять о войне с пруссаками было бы безумием — слишком несоразмерны силы.
Не то у них положение — изгоем царь стал, из русских земель вышвырнутый. И не денег, не силы за «мин херцем» сейчас нет, хорошо, что живым остался, и то благодаря милости царевича. Выбил ему в «кормление» завоеванные у шведов ливонские провинции, за которые пришлось присягу давать. Последнее зряшно, и кондиции сии они выполнять честью не намерены — но сейчас их придерживаться стоит, всячески демонстрировать покорность Алешке. А ну как обидится, или заподозрит — и тому же Карлу обратно Ливонию возвернет, попросит только, чтобы голову отца и его фельдмаршала в мешке выслали в Москву, так, полюбоваться…
От этой мысли Меншикова холодный пот пробил, а посмотрев на своего венценосного друга, он понял, что подобные мысли тому в голову приходят частенько, раз даже наедине с ним не позволяет себе открыто выплеснуть накопившуюся в душе ненависть. Понимает «мин херц» что даже у каменных стен «уши» бывают, и донос в Москву непременно последует.
— Деньги нам нужны, Сашка, большие деньги. Что в Мемеле взяли, это крохи для настоящих начинаний, а Кенигсберг пока не по зубам. Да и зачем его брать, раз шведы Пиллау штурмом взяли и теперь только через них морской путь к устью Прегеля, потому всю здешнюю торговлю тут держать мой «брат» Карл будет. Да еще Данциг подомнет, чтобы польскую торговлю под себя полностью подобрать. Воитель воителем, но прекрасно понимает на чем могущество держится. Недаром шведы все устья рек на Балтике под своим контролем до последнего времени держали, Ганза ведь почти издохла…
Петр замолчал, посапывая, пыхая трубкой — табачный дым поднимался к высокому потолку. Меншиков сидел помрачневший — стоило помогать датчанам и пруссакам брать на шпагу шведские крепости, если сейчас предстоит их возвращать обратно. И не откажешься от обещания — отбирать у пруссаков западную Померанию нужно, так как тамошним герцогом «герр Петер» должен быть. Да и за счет Пруссии владения Ливонского королевства увеличивать надобно — тот же Мемель с округой удерживать за собой надобно, это теперь вроде и его будет вотчина.
— Потому, Алексашка, не тщусь сейчас Кенигсберг брать штурмом, на шпагу — много людей положим под стенами без толку, а мне сейчас каждый служивый дорог. На вас всех надежды мои — остались вернейшие. Сил мало, чтобы всю Пруссию за собой удержать, не пришло еще время.
Петр пыхнул трубкой, потер пальцами лоб — было видно как он устал и постарел за этот беспокойный год. И тихо сказал:
— Сейчас погибель Алешки мне совсем ни к чему — в Москву нам дорога полками Шереметьева закрыта. Не пустят, побьют — на трон малого Петра Алексеевича возведут, не меня. Да и царица Катька не праздная ходит — и царевича родить может. Отец ее князь-кесарь знает, что от меня пощады не дождется, умен, собака, и воевать против меня будет люто. И бояре сейчас ему опорой будут, толстопузые бородачи. Казаки и все стрельцы с посадским и «черным людом», и что хуже всего — почти все полки за него, окаянного.
