"Ученик лоцмана" - Борис Борисович Батыршин
…Неизменное среди стольких морей,
Как расстаться с тобой, не отчаяться?
Море Белое на ладони моей,
Как баркас уходящий, качается…
Ну, люблю я Окуджаву, что тут поделаешь!..
II
Веха, гладко обструганный длинный шест, наискось торчащий из воды, неторопливо удалился назад — между ним и правой скулой «Штральзунда» осталось не больше метра чистой воды. Судя по остатка чёрно-белой разметки, сохранившейся на шесте, прилив сегодня был довольно высокий и находился, похоже, на самом пике. С одной стороны это было хорошо — приливные течения в салмах (так на Беломорье называют проливы между бесчисленными островками и материком) сейчас ослабли, глубина на фарватерах наибольшая, а значит, риск сесть на мель минимален. Если, конечно, не зевать, и в точности следовать указаниям самопальной карты и навигационных створовых знаков, то и дело мелькающих по берегам. Что я и делал, причём весьма старательно — меньше всего мне хотелось сейчас подобных приключений. Конечно, скорость у дорки невелика, узлов шесть от силы, и днище скорее всего, не повредишь, но если киль увязнет в донном песке, и не удастся сразу же, дав задний ход, освободиться — всё, пиши пропало. Придётся в течение многих часов дожидаться нового прилива, который снимет увязшее судёнышко с мели — а перед этим надо будет ещё и выпрыгнуть за борт и по грудь в воде подпирать судно с боков специально заготовленными на такой случай жердями. Если не сделать этого — на пике отлива судно ляжет на борт, а подобные фокусы никогда не заканчиваются ничем хорошим — срывается с мест всё, что не было прикручено, приколочено или привязано; перемещаться по палубе становится возможно лишь на четырёх точках, на обезьяний манер, и к тому же, стоит подняться хотя бы небольшой волне — беспомощное, подобное выброшенному на берег дельфину, судёнышко начинает нещадно колотить и швырять о песок и донные камни.
Установить подпорки в одиночку нелегко; вода даже сейчас, в конце июля, прогревается в лучшем случае градусов до десяти, а провести в ней придётся часа полтора. Единственный шанс не свалиться после этого с жесточайшей простудой — это как можно скорее переодеться в сухое, выцедить полную кружку коктейля «Кровавый Мороз» (адская смесь спирта «Рояль» и кетчупа, приправленная четвертью ложки молотого красного перца), после чего завалиться в каюту спать — потому как до начала прилива заняться всё равно нечем…
Но я отвлёкся, простите. Итак, сначала из-за сосенок, выплыла решётчатая пирамида высотой примерно в два человеческих роста, сколоченная из узких реек. Несколькими секундами позже появилась и вторая, метрах в ста в глубине острова, на высоком каменный лбу. Как и первая пирамида, эта когда-то была выкрашена чёрными и белыми полосами, но теперь облупившаяся и под действием беломорских дождей и ветров приобрела равномерный грязно-серый цвет.
Так, теперь важно не пропустить момент… я выждал, когда нижняя и верхняя пирамиды почти совместились в линию, так, что одна стала точно над второй, и налёг на румпель. Надо сказать, что штурвала на дорке нет — большим деревянным пером руля управляют при помощи длинного, прихотливо изогнутого румпеля, в который рулевой упирается обычно пятой точкой и правит непринуждёнными движениями бёдер. Так и поступил сейчас — нос «Штральзунда» быстро покатился влево, я чуть подправил курс так, чтобы пирамиды удерживались на одной линии, «состворенными», и бросил взгляд на карту.
Если кто-то полагает, что это нормальная судоходная карта, с отмеченным крестиками шельфом, проставленными глубинами и прочими навигационными премудростями — то он слишком хорошо о нас думает. Нет, это был обычный лист бумаги, на котором то карандашом, то ручкой были старательно нанесены конфигурации фарватера, контуры луд (так тут называют небольшие островки, порой просто каменные плеши, уходящие под воду в приливе) и линии близкого берега. Вехи и створовые знаки нанесены на эту карту с особой тщательностью' пачка таких листов, запаянных при помощи электрического утюга в полиэтилен, и составляет нашу «лоцию», а вместе с простеньким ученическим компасом (который, впрочем, ни разу ещё не понадобился) и туристическим биноклем «Беркут-10» салаватскогооптико-механического завода — весь наш набор навигационных инструментов. Никаких тебе радиолокаторов, эхолотов и прочих технических премудростей — одна только книга англичанина Боба Бонда, что хранилась в каюте, на особой полочке рядом с толстым томиком «Моби Дика» — в свободное время я частенько листал этот справочник, оставляя бессмертное творение Германа Мелвилла на вечер, когда выкраивал полчасика перед сном на чтение.
Была, правда, ещё рация, даже две. Одна армейская, переносная, в зелёном металлическом ящичке, с длинной коленчатой антенной, а другая — пластиковая мыльница японского переговорника «Панасоник», составлявшая нашу гордость. Армейская рация почти работала — то есть её можно было заставить действовать, но это выходило далеко за рамки моего знакомства с радиоделом. Японская же игрушка плохо ловила среди луд и береговых сопок, а потому практически всё время приходилось обходиться без связи. Впрочем, я не жаловался — привык, и даже находил в этом некую прелесть. Молчащие рации лишний раз подчёркивали почти полную оторванность от цивилизации — можно было идти вот так час, два, сутки, и за это время не встретить следов человеческой деятельности, за исключением редких низеньких избушек рыбаков, сколоченных из жердей рам, на которых сушат ламинарии, да упомянутых уже вех и створовых знаков. Кое-где попадались высокие, потемневшие от времени кресты, так же старательно обозначенные в нашей «лоции». Стояли они всегда на открытом месте, старательно закреплённые пирамидами из мелких валунов. Впервые увидав крест на берегу, я решил, что это своего рода знак, отмечающий место где кто-то утонул, разбился на камнях — вроде тех сваренных из водопроводных труб крестов, что нет-нет, да и встречаются на обочинах шоссе. Оказалось — нет; кресты эти спокон веку играли роль именно навигационных знаков; по ним местные рыбаки и прочий водоплавающий люд ходил ещё в те времена, когда здесь плавали ладьи новгородцев и парусные карбасы поморов.
Как раз один из таких крестов открылся мне справа по бортув полном соответствии с «лоцией», когда я, приблизившись к паре створовых знаков, уже собрался переложить румпель — и в этот самый момент заметил на берегу человека, размахивающего большой белой тряпкой.
Побережья и многочисленные островки Кандалакшского залива, как и морские тропки, их разделяющие — это вам не подмосковное шоссе, где можно, и даже порой показано здравым смыслом пролететь мимо голосующего на обочине человека. Нет, тут порядки другие: если машет кто-то с берега, и не с материкового, а с островка-луды — значит, в самом деле нужно. И твоё дело маленькое: заглушить движок, остановиться и поинтересоваться, в чём дело и не нужна ли человеку помощь. стряслось. Отказывать или требовать плату здесь не принято, хотя если «голосующий» сам предложит что-то (как правило, не в денежном, а в сугубо товарном выражении, скажем, пачку сигарет, банку консервов или полбутылки «беленькой») — не откажутся.
Причины подобного «автостопа» могут быть самые разные: от настоятельной необходимости передать что-то куму в деревне за соседним мыском, до самого настоящего несчастного случая — скажем, лодка перевернулась, напарник ногу сломал, или какой-нибудь приступ аппендицита ни с того, ни с сего свалил человека с ног. В подобных случаях единственная надежда на проходящие мимо лодки и суда, и попробуй только не остановись! Секретов здесь нет, весть о неблаговидном поступке быстро разнесётся по всему побережью, и нарушитель этикета рискует столкнуться с весьма неприятными проявлениями общественного осуждения — от угрюмого взгляда и отказа в мелкой просьбе, до прямого мордобоя. И в любом случае, отношение к вам будет не как к приличному человеку, а как к типу сомнительному и насквозь ненадёжному — чем быстрее уберётся такой отсюда, тем лучше, а пока стоит держаться от него подальше.
В общем, я заглушил дизелёк — дорка не остановилась, а продолжила неторопливо дрейфовать, увлекаемая приливным течением, — выбрался из углубления кокпита и встал в полный рост у низеньких лееров, держась за ванты.
— Тебе чего, дядя? Стряслось что, помощь нужна?
Человек на берегу что-то крикнул в ответ, но что именно — я не расслышал. Ветер к тому моменту уже разошёлся баллов до трёх, и хоть в салме, прикрытой от его бега
