Черноводье (СИ) - Зимовец Александр

Допрос, который мне устроили при поимке, был недолог. Связав руки и приставив к горлу меч, меня поставили на колени перед тем самым верзилой с серебряной застежкой. Каркающим голосом он задал несколько формальных вопросов: кто я таков, откуда родом, что делаю в этих землях.

Я, разумеется, ответил, что я Матеус из Кирхайма, родом я оттуда же, откуда все егеря, что вот уже год брожу по этим землям и извожу нежить, как того требует королевский указ, и ни в каких незаконных делах не замешан, упасите меня Мученики!

После этого я получил несколько хороших ударов под дых и предложение сознаться в том, что я в действительности государственный преступник Руман из Брукмера. В ответ на это я, конечно же, вытаращил глаза и со всей возможной убедительностью стал уверять, что Румана из Брукмера даже никогда и не видел, только слышал о нем, призывал в свидетели всех восьмерых Мучеников, но никакого эффекта это не возымело. Орденские точно знали, кого пришли ловить, и ничуть не сомневались, что достигли цели. Бросившись бежать, я себя, конечно, выдал. Потому меня без лишних разговоров приковали к телеге и ускоренным маршем направились по тракту в сторону Брукмера.

На протяжении пути никто из солдат не разговаривал со мной, даже допросов больше не было. У меня сложилось впечатление, что они имели соответствующий приказ: даже когда я пытался спросить что-нибудь, на меня демонстративно не обращали внимания, а в ответ на любое резкое движение я получал чувствительный тычок древком алебарды. Пару раз в день, на привале, мне выдавали полкраюхи хлеба и чашку грязной воды — все это тоже в полном молчании.

Когда мы проезжали через деревни, местные жители косились на меня испуганно, а некоторые — со скрытым сочувствием. Орденских побаивались. Говорят, с тех пор, как армия Ордена полгода назад овладела Брукмером, редкая неделя обходится там без нескольких казней.

Горькая ирония заключалась в том, что Орден Василиска, можно сказать, возник благодаря мне. После того, как я зарубил брукмерского маркграфа, не имевшего наследников, за его титул развернулась жесточайшая борьба, едва не утопившая все графство в крови. Началось все с того, что капитан мушкетерского полка — мой бывший командир — объявил себя местоблюстителем престола с явным намерением этот престол занять. Однако подобное не входило в планы регента, герцога Волькенбергского, который немедленно прислал в Брукмер в качестве нового маркграфа своего дальнего родственника.

Если бы ситуация в королевстве в эту пору была стабильной, этим бы все и закончилось, потому что кто такой капитан провинциального полка против регента? Пыль под ногами. Однако капитан вместо того, чтобы смиренно подчиниться, арестовал регентского ставленника под надуманным предлогом, а его светлости в столицу написал письмо, весьма вежливое по форме, но ужасно наглое по содержанию. Суть сводилось к тому, что ежели его светлость не желает видеть его, капитана, новым маркграфом, то с его арестованным родственником могут произойти разного рода неприятности.

Его светлость, занятый в это время войной с герцогством Каруинским, не имел войск для того, чтобы приструнить возомнившего о себе капитана. Но и оставить случившееся без последствий тоже не мог. Он отправил на осаду Брукмера два спешно собранных полка ополчения. Взять город они не могли, но их хватило на то, чтобы установить блокаду и худо-бедно ее поддерживать.

Тем временем, в маркграфстве воцарилась форменная анархия: каждый городок и даже каждая деревня теперь сами могли решать, за кого они: за регента или за капитана, пообещавшего, как водится, всем значительные вольности. Под это дело активизировались засевшие в лесах иеремиты, захватили три города и десяток деревень, начали формировать два регулярных полка.

Богатый прибрежный Крюстер и вовсе решил, что не желает участвовать во всей этой вакханалии, и объявил себя вольной республикой во главе с Конференцией двенадцати негоциантов, и его светлости пришлось это проглотить.

Кончилось тем, что регент оказался перед неприятной дилеммой: из многочисленных бунтовщиков кому-то нужно было пойти навстречу, узаконить их права и их руками покарать остальных. Выбор его пал на иеремитов, как на самых отчаянных. Но прямо признать иеремитов после всего, что они натворили, было нельзя — это оттолкнуло бы всех остальных в маркграфстве. Регент поступил хитрее: учредил Орден василиска — чтобы, дескать, враги королевства обращались в камень при виде его адептов. В этот-то орден он и набрал тех из иеремитов, кто согласился «смиренно покаяться за прошлые прегрешения». То есть, всех, у кого хватило ума понять свою выгоду.

Магистром Ордена был назначен еще один регентский родственник, капитул составили частично из столичных вельмож, частично из иеремитских вождей, а в лен ему пожаловали все земли прежнего Брукмерского маркграфства.

В них-то мы и въехали через несколько дней пути. Заметить это было несложно — почти сразу же вдоль дороги стали попадаться пожарища и наскоро сбитые виселицы. Сопровождающие мои повеселели и немного сбавили темп — они теперь были на своей земле и могли не опасаться нападения.

Из разговоров солдат между собой я узнал, что пленитель мой — барон Аркрис, знаменитый орденский охотник за головами, выходец и иеремитских разбойников. Кнехты отзывались о нем с уважением, к которому примешивалась заметная доля страха, как о суровом, о справедливом командире, известном сорвиголове. Впрочем, истории о его похождениях я слушал вполуха: было тошно, и чем дальше, тем глубже я погружался в пучину апатии.

Окружающий пейзаж весьма располагал к тому, чтобы закрыть глаза и разобраться с тем, что творится в моей собственной душе. Несколько дней, проведенные в оковах, примирили меня с неизбежным. Теперь оставалось только подвести итоги моего краткого пребывания в этом мире.

Следовало признать: последние два года я только и делал, что бежал от самого себя и от своего прошлого. Я бродил из деревни в деревню, пил по трактирам, иногда даже волочился за девицами: все это только для того, чтобы сделать вид, что все в моей жизни идет нормально. Но это было совсем не так: я страстно желал вырваться из этого проклятого мира, сделавшего меня убийцей и беглецом, подарившим мне Киру и тут же забравшим ее у меня. Я глушил свою боль: вином, скитаниями, приключениями, и вот теперь, перед самым концом, она снова вылезла из глубин моей души и стала меня пожирать.

Раскрыв в очередной раз глаза, я увидел проплывающий мимо указатель: мы были всего в одной лиге от Крукстича. Там дорога повернет в Брукмер, и уже через пару дней за мной закроются городские ворота, и больше уже для меня не откроются. При этой мысли мне захотелось прикусить губу. Одиссея моя, казавшаяся сперва героической, заканчивалась позорно и нелепо. Я снова закрыл глаза. Мне уже ничего не хотелось видеть до самого Брукмера.

Но в ту самую секунду, когда я готов уже был проститься с миром навсегда, где-то за кустами оглушительно грохнуло, а затем раздался звук, словно в воздухе пронеслась огромная невидимая плеть. Звук этот было мне отлично знаком — это был залп из мушкетов. Один из кнехтов, шедших рядом с телегой, дернулся словно марионетка с запутавшимися нитками, и рухнул на телегу заливая ее кровью. Я тут же упал рядом с ним, прижавшись к грязному дощатому дну и ошарашенно вертя головой по сторонам — меня самого едва не задело.

Мгновение спустя из-за деревьев с криком ринулись люди в разномастных легких доспехах, вооруженные алебардами. На плащах у некоторых из них был вышит герб: бурый медведь на алом поле. Ошеломленные первым ударом ратники Ордена быстро приняли боевой порядок, и закипел бой.

Пользуясь тем, что моим тюремщикам стало не до меня, я выбросил синее лезвие, и начал медленно, старательно избавляться от цепей. В металл лезвие входило с трудом, нагревая его и, то и дело, затухая. Мне приходилось сжимать руку до боли в пальцах, призывая его снова и снова. Одновременно нужно было следить, чтобы никто из сражающихся в пылу схватки не зарубил меня — случайно или просто для ясности.