Самый лучший пионер. Том второй - Павел Смолин
— Извини, я немного перегнул, — извинился я перед мамой, вольготно развалившись на заднем сиденье.
— Ты чего? — удивленно обернулась она.
— На дорогу смотри! — напомнил я. — Было очень важно, чтобы они точно видели, что я — не виноват.
— А ты что, виноват?! — испуганно пискнула родительница.
— Нет конечно! — возмутился я. — Я дистанционно сосульки с крыш сбивать не умею. Но кто знает, вдруг Екатерине Алексеевне горе бы не туда ударило? А так — мальчик воет, мальчик очень напуган и расстроен, значит — не при чем! А раз я не при чем — то и переживать не буду.
Да, хотел «развести», но если бы реальность так легко реагировала на мои «хотелки», половина ЦК уже давно лежала бы в земле. Да, мне жутко везет, но сосульку на мужика я не ронял. И из-под козырька подъезда тоже выходить не заставлял. Старый добрый эффект бабочки и никакого «колдунства», поэтому мои руки совершенно чисты.
— Он же нам никто! — продолжил я делиться чувствами с мамой. — Нет, чисто по-человечески мне его жалко. Но мне и негров в Африке жалко, но из-за них же никто не убивается. В общем, со мной все нормально. Но вот Екатерину Алексеевну жалко гораздо сильнее негров — очень она жалобно плакала, — вздохнул я.
— Ой поросено-о-ок! — протянула мама. — Я его, значит, валерьянкой пою, а он, значит, притворяется?!
— Это тебе за то, что врала! — прибег я к козырю. — Теперь мы в расчете и можем начать все с нуля, честно.
Мама грустно вздохнула, затормозила на светофоре и вытянула ко мне руки. Скрепили обнимашками «сделку» и поехали дальше.
— Я не бронированный, мам, я просто крепкий и очень разумный. Разумист, если угодно!
Мама отреагировала мелодичным смешком.
— Я с тех пор как, прости, тебе, как матери, это слышать будет больно, но я второй раз родился…
Мама закусила губу.
— Очень много смотрю на все вокруг и думаю. Думаю о том, как ведут себя люди, как вести себя с ними, и как лучше поступить. Есть две категории — в одной все, кто мне дорог, с ними можно немножко дурачиться — это весело! Здесь тебя нет.
Мама насупилась.
— Вторая — те, перед кем нужно притворяться и говорить то, что от тебя хотят — тогда люди из первой категории станут жить лучше, потому что я смогу им помочь. Сюда ты тоже не входишь.
Мама недоуменно покосилась.
— Потому что ты — не там и не там. Ты такая одна, и другой не будет. Без тебя меня бы не было. Я не тот Сережа, но очень стараюсь быть тебе хорошим сыном.
— Ты слишком стараешься! — светло улыбнулась мама, шмыгнула носом и вытерла выступившую слезинку. — Я тебя люблю, сынок, и буду любить что бы не случилось! Но валерьянкой поить больше не стану!
* * *
Новый год! Кто его не любит? Да, с возрастом магия праздника непоправимо утрачивается, но неплохо замещается привычкой и приятной ностальгией. Для меня нынешнего этот Новый год — первый, а потому — особенный. С огромным удовольствием вдыхая запах настоящей ели, облаченный в вязаный свитер с оленями и синие «треники», я сидел в кресле в родительской комнате (она же — гостиная) и чистил мандарин.
— Я же говорила, что это на Новый год! — заглянула мама, вспомнила, что этой прелести у нас целый ящик, и пошла, так сказать, своей дорогой — на кухню, продолжать готовить вкуснятину.
С ёлкой случился казус — ответственный за ее доставку дядя Толя зачем-то предложил мне положить дерево в ванну — мол, так дольше простоит. Впервые об этом услышавший любопытный я согласился, и лично запихал ёлку в импортную сантехнику. Потом нам с отчимом пришлось почти два с половиной часа оттирать с ванны смолу под мамино бурчание.
Стол-книжка наконец-то дождался своего часа, был разложен и установлен около дивана. На стенке — новенький цветной телевизор «Рубин 401-1». Черно-белый я забрал к себе в комнату, а это, так сказать, маме на Новый год. Включать смысла нету — до Голубого огонька еще далеко, на часах — 15.00. Спал я изо всех сил — аж до одиннадцати, и теперь убиваю время. И да, маме помочь предлагал — категорически отказалась. Телевизор смотреть не интересно — ни тебе «Иронии судьбы», ни «Джентльменов удачи». Ничего, мы это дело еще исправим!
Помимо Нового года время убивается и в ожидании похода на каток с Саякой. Гости придут только вечером, поэтому никаких накладок. От безысходности сходил в комнату и еще раз проверил подарок — да, пластинку уже дарил, но и поход у нас спонтанный — я вдруг понял, что целый день делать совершенно нечего делать, а она, судя по голосу, думала примерно о том же. Получит новенькие, легкие и удобные беленькие, в цвет пальто и варежек, коньки — сразу и опробует, а то у нее советские, коричневые и изрядно покоцанные.
— Мам, я пораньше выйду, скучно! — заглянул к шинкующей вареные овощи маме.
— Беги! — ласковой улыбкой проводила она меня.
Откуда я знаю размер Сойкиной ножки? А я все про нее знаю — что читает, смотрит, слушает, о чем мечтает и откуда у нее маленький шрам на тыльной стороне ладошки. Родом ее семья из крестьян с западной оконечности острова Кюсю, поэтому фамилия — Нисимура — пишется комбинацией иероглифов «Запад» и «Деревня». У нас так же — половина страны Ивановых, потому что фамилии начали выдавать сразу многим, и, как правило, «крестили» целыми деревнями.
Отец ее работает в МИДе, консультантом-переводчиком по японскому направлению. Мама у нее — терапевт в поликлинике. Живут хорошо, в двухкомнатном кооперативе. Есть и машина — «Москвич — 402». В СССР сначала оказался отец, плененный в 45-м. Потом решил на родину не возвращаться, насмотревшись на дела своих угаревших по фашизму соотечественников в Китае — презирает он их, такой вот без пяти минут уникальный японец. Встав на ноги, вытащил себе жену — она его прилежно все эти годы ждала. Еще немножко труда, и японская чета переехала в Москву, получили по «вышке» и по такому поводу решили все-таки завести ребенка — этим объясняется малый возраст Саяки. Второго ребенка как-то не получилось. Вопрос такой — отдадут ли они маленькому советскому писателю единственную дочь? Потому что я Сойку точно забираю себе, и пофигу кто там что думает, потому что пришла она — первая, крышесносящая подростковая любовь, вот и бегу зачем-то к катку на сорок минут раньше назначенного времени,
