Андрей Посняков - Посол Господина Великого
Вот так-то лучше будет!
Встав, Олег Иваныч низко поклонился Господе, поблагодарил за оказанное доверие и заверил высокое собрание в том, что приложит все силы к расследованию этого богомерзкого преступления.
— Со шпынями не церемонься, Олег Иваныч, — отечески напутствовал Феофил. — По-московитски с ними, пытать! Геронтий, кат бывший, — в твоем полном распоряжении, денно и нощно.
— Сделаем! Хорошо б серебришка на оперрасходы.
— Вот те грамота… Получишь в казне. Потом отчитаешься.
Не успел Олег Иваныч в дело вступить, как к вечеру уж и людишки были выловлены по фальшивым деньгам бесчестным. Вощаник Петр да Гришаня, человек софийский. На дворе Петра-то обыском тайник сыскали. А в тайнике том — формы отливные для печатанья денег, так-то! Спрятаны были искусно — видать, опытный Петр-то — в кусок воска заколупал. Ежели б не Сувор, подмастерье честнейший, век бы не сыскали! Да и в кафтане Гришани софийского, опять же по наводке Сувора, пять монет серебряных бесчестных отыскались. Откуда они — то Гришаня не сказывал. Схватили обоих немедля, на законы новгородские не оглядываясь, дело-то спешное — да в поруб, посадничьим именем. Еще Сувор на Гвизольфи указывал, князя Олельковича человека свитского, — да того словить не успели, съехал Михаил Олелькович с Новгорода, не заладилось у него с боярами-то. Отъехал в Киев, тем паче — умер брат его старший Семен, князь киевский, — вполне возможно было на вакантное местечко сесть — так чего теряться-то?
Олег Иваныч явился в посадничий поруб с утра, как узнал об аресте Петра и Гришани. Переговорил с обоими — что Петр, что Гришаня об одном молили — об Ульянке. Одна на усадьбе осталась, как бы чего не вышло. Хорошо б на Москву отправить Ульянку, к сестрице старшей. О том и просил Петр-вощаник… Обещав, кивнул Олег Иваныч, задумался. Не такое простое дело — Ульянку из города выпустить, как бы господа бояре не заартачились, а могли вполне — Ставра послушав. Хоть и в должности государственной теперь Олег Иваныч, да родом не вышел — что скажет Господа — бояре знатные, то и делать обязан! Эх, давно пора боярам хвосты прижать, но пока… Пока, поразмыслив, Олег Иваныч решил действовать тайно. Как освободилось времечко — наведался на усадьбу вощаника, с Олексахой вместе. Зря наведался. Не было девицы на усадьбе, вообще никого не было: ни Сувора, ни другого подмастерья, Нифонтия, пес только дворовый был, Полкан… в кровавой луже лежал, стрелой подстреленный. Эх, Полкане, Полкане… Покручинился Олег Иваныч да плюнул — некогда кручиниться-то, надобно Ульянку сыскивать! Кто б подсказал-то…
Олексаха шепнул, вспомнив:
— Есть, Олег Иваныч, на Федоровском ручье колдунья одна, бабка Игнатиха.
Что за Игнатиха? Да где живет?
На той стороне, на Федорова улице.
Вспрыгнули в седла, поскакали.
Черный забор, покосившийся, местами залатанный, древний. Старый дед на лавчонке, у забора.
— Дедко, бабка Игнатиха, не скажешь, где?
— Куды вам Игнатиха?
— Надобна… для зелья приворотного. Да ты не сомневайся, возьми вот медяшек с десяток. Мало? Вот те еще столько же. В каком-каком доме? Том, низком, за вербою? Видим, видим. Ну, благодарствуем, дед. Обратно пойдем — отблагодарим еще.
Изба была старой. Крытой желтой соломой, покосившейся, вросшей — не по климату — в землю. Под стать избе забор — жерди посгнили, погорбатились, кое-где упали на землю. Ворота кое-как держались еще Божьим словом… а скорее, и не Божьим вовсе…
На конское ржание отворилась, заскрипев, дверь. Высунулась из избы бабка, обликом — истинная ведьма. Кривая, костистая, горбоносая. Левый глаз бельмастый, правый — смотрит, аж жжет! Насквозь буравит! Одета бабка в хламиду бурую, на главе плат черный с кистями повязан, в желтой руке — посох рябиновый.
Увидев гостей незваных, сощурилась неприветливо:
— Чего надобно, аль просто так зашли, на погибель свою?
— Не на погибель, бабуся, а за делом. Нет ли у тебя, случайно, зелья какого приворотного?
— Не держим такого, — сверкнула колдунья глазом. — Одни травы от лихоманки.
— Хорошо. Давай травы. Оплата по прейскуранту?
— Чего?
— Сколько стоят-то?
— Полденьги пучок!
— А в рот тебе не плюнуть, бабуля?
— Ладно. Отдам за полпула… только всю связку. Жаб сушеных не надобно ль?
— Ну, если только коньяк настаивать. А вообще, пока нет, не надобно. Давай свои травы.
— Ждите!
Захлопнув дверь, бабка Игнатиха скрылась в избе. Долго не показывалась, искала, видно. Рядом с избой сараюха приткнулась дощатая. Олег Иваныч кивнул Олексахе — проведай. Тот ломанулся мигом, тут же и возвратился докладывать.
— Ничего такого, Олег Иваныч, но бельишко кой-какое сушится.
Усмехнувшись, Олексаха поднял зажатый в руке алый лоскут.
— Неужто пионерский галстук? — пошутил Олег Иваныч. — Частичка комунячьей крови. В общем, белая палата, крашеная дверь.
— Плат-то девичий, — не понял шутки Олексаха. — Красивый плат. Бабки таких не носят.
Тут вышла из избы Игнатиха. Шамкнула ртом беззубым, травы пучок протянула.
— И что — полпула за сей гербарий? Ну, бабка, ты в пролете. Чья, кстати, косынка? Да не смотри ты так, нам твое колдовство — тьфу — напрочь по барабану. Ульянка где, сказывай! Да не бойся, друзья мы… Гришани-отрока волей присланы.
Колдунья, проявив неожиданную прыть, попыталась скрыться в избе. Не на тех напала! Олег Иваныч ловко подставил сапог в щель меж косяком и дверью.
— Чур тебя, чур! — плюнув на гостей, зашипела Игнатиха и сделала последнюю попытку впиться Олегу Иванычу в глаза желтой костлявой рукой.
— Ну ты вообще уж ополоумела, блокадница хренова! — не на шутку рассердился Олег Иваныч. — На костер захотела, кости попарить? Так мы тебе это враз обеспечим… Хватай ее, Олексаха!
В этот момент из распахнувшейся двери выскочила девчонка с черными распущенными по плечам волосами. В руках она держала настороженный боевой самострел. Как и натянула-то, умудрилась? Блеск ее холодных голубых глаз обещал пришельцам мало хорошего.
— А ну, отпустите бабусю, не то хуже будет!
— Ох, как надоели мне эти тинейджеры, — покачал головой Олег Иваныч, поворачиваясь к девчонке. — Ты Ульянка, что ль?
— Не твоего ума дело! Отпускай, сказываю!
— Я — Олег Иваныч. Гришаня, чаю, рассказывал?
— Рассказывал. А не врешь?
— Ну, блин. — Олег Иваныч почесал затылок. — У Гришки родинка под левой лопаткой, так?
— Ну, так, — подумав, согласилась девчонка и покраснела.
— Может, в избу пройдем все-таки? Не май месяц.
Ульянка посторонилась, опустив самострел, и Олег Иваныч, пригнувшись, вошел в жилище. За ним последовала и сама хозяйка, колдунья Игнатиха, ведомая бдительным Олексахой.
— Что с батюшкой? — Ульянка схватила за руку усевшегося на лавку Олега Иваныча. Ничего не отвечая, тот внимательно рассматривал внутреннее убранство избы. Закопченные стены, такой же потолок — избенка была курной, — узкое, едва пропускающее свет оконце, затянутое бычьим пузырем. По стенам висели пахучие пучки трав, выделанные беличьи и куничьи шкурки, в углу — к удивлению Олега — икона Параскевы Пятницы. Пятницы… Где-то уже слышал Олег Иваныч про пятницу-то… В центре, в очаге, сложенном из округлых речных камней, весело пылало пламя.
— Плохо дело с батюшкой-то твоим, — в ответ на Ульянкины мольбы молвил Олег Иваныч. — Пойман и в поруб посадничий брошен! Ну не реви, не реви, не надо. — Он ласково погладил плачущую девчонку по голове. — Слезами, сказывают, горю не поможешь. Хозяйка, может, угостишь чем?
Выпущенная из цепких рук Олексахи колдунья, поворчав, поставила на стол глиняный кувшинец с исполненным квасом. Хороший напиток, хмельной и на вкус приятный.
— Короче, нельзя Ульянке тут оставаться. Сыщут!
— Да как сыщут-то?
— Как, как… Как мы отыскали. Бежать ей надо, бабуся! И чем скорее — тем лучше. Иначе и ее пытать будут. На Москве сестрица есть, батюшка сказывал?
— Так. Гликерья. За Нежданом, двора постоялого держальщиком, замужем, — кивнула Ульянка.
— Примут сестрица-то с держальщиком?
— Про Неждана не знаю. А сестрица, думаю, рада будет… А батюшка-то? А… А Гриша… он что, тоже в порубе?
Олег Иваныч кивнул, задумался.
— Посольство московское не сегодня-завтра отъедет. Поговорю с Товарковым, Иван Федорычем. А ты наготове будь. Ежели что, вот он, — Олег Иваныч кивнул на Олексаху, — заедет конно. Поняла, дщерь неразумная?
— Ой, батюшка…
Поцеловав руку Олегу Иванычу, Ульянка бросилась на колени, к иконе:
— Матушка, Параскева-Пятница, убереги батюшку да Гришу…
— Ладно, не убивайся. Может, и обойдется еще…
Врал Олег Иваныч. Ой, врал, ой, лукавил. Ой, не обойдется. Не обойдется, коль сама Господа за дело то взялась. Хоть и поставлен Олег Иваныч главным — а у бояр, у каждого, свой сыск! Вощаника-то Петра точно казнят — велики улики, а откуда они взялись, разбираться не станут, некогда — упасти бы Гришаню-отрока. Тоже неизвестно — как…
