Жена на продажу, таверна на сдачу - Константин Фрес
— О, благодарю вас, господин эльф! — прошептала я, прижимая руки к груди. — Вы себе не представляете, что вы для меня сделали! Это так много!
— Это не стоило мне ничего, — сухо ответил эльф. — И я очень надеюсь, что вы не обратите это слово во зло.
— Лжецам не помешает немного поплющиться и попучиться, — заметила я. — Но я обещаю: я не стану злоупотреблять этой наукой.
— Двенадцать серебряных, — сухо произнес эльф. — И ни грошом больше. На эту сумму вы договаривались? Если дадите ему больше, Белое Слово не сработает, потому что вы изначально сделаете не так, как обговорено было.
Эльф толком не поел, что-то разнервничался.
На его лице так и читалась досада. Мол, эх, что же я! Не хотел ведь возиться с этими людишками, зачем я так мягкосердечен?
— Это на любой вопрос можно заставить ответить? — подал голос Карл.
— Абсолютно на любой, — эльф встал, дав понять, что разговор окончен.
— Так может вы, господин эльф, рядом побудете и выступите в свидетелях, — робко попросил Карл. — Такой важный господин! Отец побоится врать при вас.
Эльф лишь покачал головой.
— Я не могу жить тут долго, — ответил он. — А отец твой неизвестно еще когда прибудет. А у меня… дела. Я итак задержался тут непростительно долго.
— Жаль, — грустно произнес Карл.
— Будьте любезны, снимите с меня швы, — обратился ко мне эльф, взяв себя в руки и снова цепляя маску высокомерного безразличия. — Мне нужно идти.
И он, положив золотой на стол в счет оплаты несъеденного ужина, поспешно ушел наверх, в свою комнату.
Карл молча проводил его взглядом.
— Мне кажется, Адель, — таинственным шепотом произнес он, — господину эльфу ты нравишься.
Я покраснела, губы обожгло, словно эльф снова меня целовал.
Я все это время старалась не думать об том поцелуе, не вспоминать. Запереть свои мысли на замок…
— Не думаю, Карл, — ответила я как можно тверже. — Он не любит людей. И со мной просто вежлив из благодарности, что я ему спину заштопала. Он не для меня, это уж точно.
— А по-моему, он хорошо к людям относится, — настаивал Карл.
— Это неважно, — ответила я.
А про себя с отчаянием подумала, что лучше б он поскорее ушел.
***
Папаша Якобс вернулся внезапно.
Мы ждали его только через пару дней.
Но, видимо, у него сердце было не на месте, как там его таверна. И уж не знаю, как он прорвался, какими путями вернулся, раз основную дорогу размыло. Да только вечером, в самый разгар очередного празднования, он появился на пороге, мокрый, грязный злой.
В таверне дым стоял столбом.
Наши гости пили пенящееся холодное пиво и покуривали трубочки.
У ярко пылающего камина — какое расточительство! — наяривал наш небольшой оркестр, отплясывали нарядные парочки.
А в печи, на огромном противне, в горячем жиру, запекались до золотистой корочки куриные окорочка.
С утра я замариновала их в большом котле.
Посыпала солью, перцем, добавила пахучих приправ и свежего, сочного давленого чеснока. А потом смешала маринады, красный жгучий и полюбившийся Карлу майонез, и полила ими мясо.
Все это отстоялось половину суток, до вечера, в погребе.
И теперь зажаривалось, шкворча, брызжа жиром.
И в этом жиру, под окороками, томилась картошка, золотясь и пропитываясь мясным соком и ароматом.
Папаша Якобс со своими двумя жалкими мешками круп был просто жалок, если честно.
На фоне жаркого золотого огня в печи, на фоне жарящегося мяса и дивных ароматов всего пара мешков?! Серьезно?
Он за этим ездил чуть ли не неделю?!
Этим собрался людей кормить долгие дни? На этом хотел заработать?!
Я чуть не прослезилась, глядя, как он ошалело рассматривает собственное заведение, фыркая, как мокрый еж. В один момент мне даже показалось, что он сейчас как заорет: «А ну, все пошли вон!». Но обошлось.
Гости продолжили танцевать и угощаться.
А он лишь недобро на меня посмотрел, внимательно так, пронизывающе. У меня аж сердце в пятки ушло!
Да еще Карлу велел помочь ему с мешками. И торопливо ушел к себе наверх.
Карл прибежал от него, трясясь, как овечий хвост.
— О-о-он требует выручку! — от волнения и страха мальчишка даже заикаться начал. — Де-де-денег и ужин с пивом! Да побольше! Посмотрел на мои новые вещи, грозился у-у-убить, если недосчитается денег!
— Требует — отдай, — твердо ответила я. — Он в своем праве. И знаешь что? Отсчитай мне дюжину серебряных, а все остальное себе возьми. На всякий случай. Вдруг папаша разбушуется и…
У меня язык не повернулся сказать «выгонит из дома».
Но могло пойти и так, мало ли, чего ожидать от этого страшного и жадного человека. Да еще и если он напьется.
Успокаивало одно: в нашей копилке были эльфийские золотые. Я себе взяла лишь один, первый, что дал мне эльф. Он был какой-то особенный. Не знаю, почему.
Когда я касалась его, я как будто бы чувствовала тепло рук эльфа…
Остальные деньги мы положили в копилку. На них Карл спокойно мог купить домик, лошадь, пару овечек, да и жить себе припеваючи.
Я бы даже посоветовала ему это.
Но кинуть родной дом, который, возможно, ему и принадлежит?..
Оставить таверну, в которой есть такой волшебный шкаф? Да он всю жизнь кормить будет! Это же как «горшочек, вари!».
Нет, удирать из таверны — это последний выход.
Выручку за неделю папаша Якобс взял и не поморщился. Слопал ужин. Высосал три больших кружки пива. Карлу и слова больше не сказал.
Но от этого молчания мне становилось тревожно с каждым мигом.
Спустился вниз Якобс уже глубоким вечером, когда посетители наши разошлись, и помощницы наши, перемыв посуду и получив оплату, отправились по домам.
Угрюмый, вонючий, пьяный. Он шатался и громко отрыгивался, раздувая щеки. Перегаром и потом от него разило за версту. Видно, мыться этот господин не очень любил. Да и одежду спирать — это лишнее!
Папаша Якобс, словно большая крыса, нетвердой рысью промчался по всем уголкам, всюду сунул свой нос.
Жадно пересчитал и бочонки с пивом, попробовал и мясо, маринующееся в котле на завтра.
Я следовала за ним как тень.
И когда он, пересчитав все поленья, вернулся в таверну, похмыкивая, я встала перед ним, исполненная решительности.
В кулаке моем была зажата золотая эльфийская монета. Я
