Трудовые будни барышни-попаданки 4 (СИ) - Дэвлин Джейд
Из Москвы он перевез под Питер несколько своих тренажеров, а остальные соорудил тут же. Работники постарше, исполняя Мишины чертежи и слушая его указания, дивились — что за орудия пыток мы мастерим, вроде в Российской империи они отменены. Слушки дошли даже до начальства и, к возмущению супруга, стали объяснением его сыскных успехов: вот как он на самом деле злодеев изобличает, и, молодец какой, никто не видит тайной допросной комнаты, не жалуется.
Зато ученики тренажеры оценили. Ходили в зал и утром, и вечером, а иной раз днем, в перерыв.
Еще появился бойцовский клуб. Михаил Федорович сразу определил его принцип: «Драк лучше избегать, но ежели доведется, знать надобно, как самому в грех смертоубийства не впасть и ближнему в него впасть не позволить». Под его надзором изготовили маты, шорники потрудились над шлемами, перчатками и зубными капами из мягкой толстой кожи, а дежурный по клубу наблюдал, чтобы соблюдались все правила безопасности. В спарринг Миша брал только корпулентных парней 16–17 лет, показывал им приемы. Впрочем, со временем к клубу присоединились несколько молодых механиков.
Упор делался на самбо — им мой супруг усиленно занимался по молодости в прежнем мире, а здесь за два года приспособил свое новое тело к приемам, что остались в памяти. Постоянно убеждал парней, что учит их не как быть самыми крутыми в масленичном бою стенка на стенку, а как обезоружить пьяного придурка с ножом или колуном.
А вот завести единоборства и бег на службе даже не пытался. Захваты и удары были востребованы еще меньше, чем стрельба. Во-первых, объекты преследования сдавались сами, во-вторых, для исключительных случаев существовало холодное оружие — сабля или тяжелые ножны от нее, приклад ружья, алебарды, которые полагались будочникам. Миша однажды предложил начальству устроить фехтовальный турнир среди этих сонных стражей порядка, а заодно научить, как бить злодеев древком, не причиняя непоправимого вреда, но все свелось к шуткам
С бегом же еще проще и печальней: все помнят про воина, прибежавшего с поля Марафонской битвы, впрочем умершего на финише — не самый лучший пример. Сейчас же бег — признак социального несчастья, вроде камаринского мужика-алкаша, что «заголив штаны, по улице бежит».
Сегодня Мише пришлось, как прежде, в Голубках, бегать ночью. Сделал круг, переоделся, затянулся в неизбежный служебный мундир, проверил, под парами ли «Горлица», и пришел ко мне выпить кофе.
Я уже закончила с корреспонденцией. Не верю в теорию весов и баланса, однако после конфликта на Волк-озере других неприятных вестей не поступило. В моих, как я называла, «пшеничных угодьях» хлеб убран без потерь. С астраханского завода прибыла очередная партия консервированной икры, тоже без ущерба. Позже ее станут называть едой нищебродов, но она такова лишь на Нижней Волге, да и то та, что не засолили для богатого потребителя. За четыре тысячи верст водного пути она становится продуктом премиум-класса. Тем более моя — безукоризненная. Я не официальный поставщик императорского двора, но поставщики берут ее у меня.
А в Париже — очередное досудебное соглашение с любителями контрафакта. Ладно, пусть сами считают, что изобрели метод стойкой окраски, но разово заплатили приличную сумму и будут отчислять каждый год, пусть не по патенту. Расход на адвокатов оправдался.
Значит, этой осенью моя прибыль не десять, а почти пятнадцать процентов от основного капитала. Можно развивать игрушечную железную дорогу, строить экспериментальные пароходы, поддержать репутацию благотворительницы и хлебосольной хозяйки. Только какими деньгами ты решишь ворох проблем, завязанных на сильных мира сего? На мужа сердится генерал-губернатор, на меня — императрица-вдова, потому что один из ее сыновей ко мне неравнодушен. Мне этого мало: сейчас я усердно укрываю двух беглецов от гнева главного Карабаса империи.
А дома кто-то ворует по непонятному принципу. Может, Миша тайком от меня сделал в своей секретной мастерской шапку-невидимку и боится признаться, что ее украли?
* * *На причале дождик усилился, что к лучшему. У всех на головах капюшоны, а гости-беглецы постарались выглядеть как дементоры.
Когда будили, Василий и Василиса встрепенулись, как вспугнутые зверьки. Несколько секунд недоуменно глядели по сторонам, потом вспомнили, кто мы. Опять попросили: «Может, нам самим уйти?» То ли стеснялись помощи, то ли побаивались — вдруг к утру, которое мудренее, мы решили не связываться с Аракчеевым и доставить их в полицейскую часть?
Я не стала тратить время на утешительные беседы. Просто велела встать, умыться, переодеться. Это успокоило Васю и Васю лучше любых слов: сдать их властям можно было бы и в прежней одежке.
Куда мы плывем, объяснили им в салоне. Я откровенно рассказала про больничный островок, который называют Чумным, но чумы на нем никогда не водилось, а лишь иногда в отдельных помещениях лечатся дети, больные оспой. В остальных же зданиях — врачебные мастерские, называемые лабораториями, где изготавливают лекарства, и особые больничные спальни — палаты, где лечат людей с обычными заболеваниями. Каждого нового работника на этом островке научат, как не подцепить чужую болезнь. Главное — слушаться.
К счастью, влюбленные не испугались. Василиса даже заметила:
— И хорошо, что этот остров «чумным» кличут, а не «рябым», — уж точно никакой дурак не сунется.
Я не сразу поняла, а потом сообразила: в те времена рябое лицо — главный признак перенесенной оспы.
А вот последующий вопрос оказался вполне разумен.
— Эмма Марковна, а церкви с попом на этом острове нет?
— Есть часовенка, поп иногда приезжает — соборовать, отпеть. К счастью, редко приходится отпевать.
— Я подумала, Эмма Марковна, — несмело продолжила девушка, — так надежнее было бы…
Конечно же! Жаль, не причалили возле Александро-Невской лавры. Нашла бы священника без планов на время после литургии, убедила бы обвенчать. Разлучить такую семью непросто.
Вот только ждать долго — сейчас восьмой час, и подставляться под глаза любопытных… а может, и видевших объективку с рисунком….
Да еще, как я узнала на практике, между обручением и венчанием положен брачный обыск. Нет, священник жениху и невесте карманы не выворачивает, но составляет подробный документ, вроде справки из ЗАГСа. Васе и Васе придется назвать звание-состояние, место жительства, возраст — восемь пунктов, со свидетелями и документальными выписками, коих у меня в карманах нет. Конечно, это можно обойти, но, как любит говорить Миша, любое правонарушение, включая коррупцию, требует аккуратности. Прибежать, размахивая деньгами: «Скорей обручайте, скорей венчайте», — добьешься не того эффекта. Попросят подождать и известят власти.
Поэтому обращусь к знакомому попу, вместе составим брачные бумаги, повенчаем в храме на Васильевском, устроим свадебку со строго ограниченным кругом присутствующих. А пока — на наш островок.
Между тем Миша шепотом попросил отозвать Василису и о чем-то пошептался с парнем. Когда протянул пакетик, я поняла и улыбнулась: если добрачный секс — то безопасный.
* * *Ни я с Мишей, ни пассажиры не успели полюбоваться на рассветный город, как уже были на месте. Других пароходов Чумной остров этим утром не ждал, поэтому, услышав нас издали, на пристань явился Пичугин. Разглядев его лицо, я облегченно улыбнулась: держит слово — воздерживается.
— Эмма Марковна, как славно, что прибыли! Я уже собирался вас извещать. Такого у нас еще не случалось, — затараторил он.
— Значит, сейчас узнаю, — с деланым равнодушием сказала я, перескочив с шатких сходней на берег. — Привезла вам двух работников — Василия и Василису.
— Отлично, примем, работу найдем. А нам отойти надо…
Новость, которой желал поделиться Пичугин, была столь важной, что мы отошли от причала лишь шагов на двадцать.
— Эмма Марковна, у нас наркоз хотели купить. Весь запас, который есть.
