СССР: вернуться в детство?.. (СИ) - Войлошников Владимир

Вот это поворот.

Нет, я люблю всё их семейство, но... Я как бы своё уже отходила, в тот раз. А теперь у меня как-то огонь в... кхм... в организме не горит по шесть километров туда-сюда пешком гонять ради удовольствия играть там в малышовые игры.

И когда тётя Валя двадцать первого, в пятницу, заскочила к нам и спросила:

– Чё, Оль, завтра-то с нами на дачу идёшь? – я от неожиданности брякнула:

– Честно говоря, у меня были совсем другие планы.

Совсем другого ответа от меня ожидали все присутствующие. Мда.

Но – нет. В этот раз я не хочу. Да и не могу. Уж не обижайтесь, мне надо поторопиться, чтобы заработать на кусок земли, желательно с приличным домом – и такой кусок, который поможет нам пережить надвигающиеся голодные годы.

14. БЕЗ ПРИКЛЮЧЕНИЙ-ТО НИКАК

МЫ С БАБУШКОЙ ВНЕЗАПНО ЕДЕМ В КОНТОРУ

Мама продолжала активно работать – вести какие-то кружки на площадке, летние спартакиады и фиг знает что ещё. Я наотрез отказалась расхаживать по дачам, и бабушка регулярно (кроме редких дождливых дней) выгоняла меня на улицу, «для движения». Против этого я принципиальных возражений не имела, и иногда даже бегала в школу – как раз в это время мама проводила с детьми всякое интересное, и я с ними заодно носилась, получая свою долю физнагрузки.

Возвращаюсь третьего числа домой – а бабушка мне быстренько дверь открыла и в зал ушла. Чё это – думаю. И тут я увидела знакомый конверт, аж ноги похолодели. Мой конверт от бандероли. Вскрытый! Я забежала в зал:

– Баба! Ты что наделала!?

Бабушка испугалась:

– А что? А что такое? Почтальонша приходила, я расписалась. Для тебя письмо – вот, книжку тебе прислали. Интересная! Я сижу вот, читаю...

– Баба! – застонала я. – Это МОЁ письмо. Я его сама себе отправила, его нельзя было вскрывать...

Бабушка заохала и засуетилась.

– Ах ты ж... А что делать? А давай мы его заклеим? А? Не пойдёт?

Я села на диван и потёрла лоб.

– Погоди, не паникуй. Не пойдёт уже. Теперь по-другому надо.

Так. Авторство может заверить нотариус. Это будет даже надёжнее, не надо трястись, что кто-то конверт распечатает. Только вот сколько это будет стоить?

– Баб, а где у нас есть нотариус? – я посмотрела в растерянное бабушкино лицо. – Или нотариальная контора?

Она поджала губы, соображая.

– Около рынка, по-моему, был. Где суд. Туда поедем?

– Поедем. Только теперь сшить надо.

В буквальном смысле. Мы нашли самую толстую иголку, сложили нитки в несколько рядов, совместными усилиями прошили мой талмуд, сзади на узелок завязали и хвостики к последнему листу маленькой бумажкой приклеили – правило такое. На этой бумажке полагалось помечать: «Пронумеровано, прошнуровано», дата и подпись.

Теперь у меня синопсис последним листом пойдёт, страницы книги-то с единицы пронумерованы. Да и ладно, какая разница.

– Ну вот, теперь поехали.

Нотариальный стол мы нашли довольно быстро. Нотариус в те годы вовсе не был пафосной персоной, и от небожителя отличался кардинально. Скорее, это был такой клерк, имеющий право заверять бумаги. И удовольствие заверить подпись на документе стоило тридцать копеек, а выдача всякого рода нотариальных удостоверений, свидетельств и справок – пятьдесят! На этом месте я едва не начала нервически смеяться. Я-то думала! А тут! Восемьдесят копеек!

Но оказалось, что я рано радуюсь. Дядька нотариус вдруг усомнился в своём праве подтвердить именно авторство. И вообще – такой маленький ребёнок...

И тут я вспомнила эпизод, рассказанный мне давным-давно папиным братом, Николай Иванычем. Правда, он был про советскую поликлинику и приезжего на концерт музыканта, но суть от этого не менялась. Я слезла с неудобного стула для посетителей, встала перед дяденькой и громко, отчётливо сказала:

– Неужели советский нотариус может отказать в удостоверении документа простому советскому гражданину на основании того, что этот гражданин – несовершеннолетний? В каком законе это написано?

Нотариус как-то неловко заёрзал. Я добавила:

– От вас не требуется экспертных действий. Ваша задача: удостоверить дату и время предъявления документа и подлинность моей подписи. Больше нам от вас ничего не нужно.

Дядька посмотрел на меня долгим взглядом. Потом сказал:

– Вы совершенно правы. Госпошлина восемьдесят копеек.

Мою рукопись обклеили специальными нотариальными марками, дяденька подписал рукопись прямо поверх, наставил печатей и отпустил нас с миром. Правда, долго в след смотрел.

И только в автобусе до меня дошло: он, наверное, подумал, что меня научили так говорить, и всё это такая ведомственная проверка. А, впрочем, мало ли каких заумных мыслей могут себе напридумывать люди, связанные с такими сложными сферами.

Читать заверенную книжку я бабушке, всё-таки, не дала. Уж больно машинописные листы тонкие, боюсь, разорвут их нитки. Начальную часть прочитала сама из тетрадок, а потом дала ей распечатанные листы тех глав, которые я ещё не отправила. С тем условием, чтобы осторожненько по одному листику брать, прочитывать – и также по порядку складывать.

А сшитое упаковала в пустой бумажный конверт от листов для пишущих машинок, надписала сверху жирно: НЕ ДОСТАВАТЬ! АВТОРСКИЙ ЭКЗЕМПЛЯР КНИГИ, НОТАРИАЛЬНО ЗАВЕРЕННЫЙ! Маме тоже показала, чтоб она из любопытства не натворила делов.

Нет, ну надо суметь вот так на ровном месте приключений поднять, а...

ВЫШКА, ДЕНЬГИ, СВЯЗИ...

Матушка поехала в Улан-Удэ. Учебное заведение в ту пору называлось «Бурятский государственный педагогический институт имени Доржи Банзарова», это уж потом он университетом станет.

Я строго напутствовала матушку, что если вдруг кто спросит, не родственник ли ей однофамилец, Михаил Михайлович, чётко отвечать, что это – дядя, двоюродный брат отца.

– Ты чё придумала-то? – удивлялась мама.

А я сердилась:

– Я чё тебе говорю? Запоминай! Ты хочешь поступить или нет?!

Не уверена, что мама так уж хотела поступить, но в конце концов она сдалась и повторила всё как надо. Да, я умею быть чрезвычайно настырной.

Провожали мы её с железнодорожного вокзала, хотя можно было самолётом полететь. Но на самолёт билет стоил дороже, а купить его было ещё труднее. Мы вообще время просохатили, и остались билеты только в общем вагоне, ещё и на боковое место, но это оказалось даже лучше, потому как одно место – один уголок, и никто тебя не потеснит, и привалиться в угол и подремать спокойно можно. Более того, верхняя полка над этими двумя местами имелась – вагон-то обычный, плацкартный, только уплотнённый – и мама быстренько туда залезла, а бабуся со второго места опустила столик и легла внизу. Единственное неудобство оказалось в том, что матрасов-подушек нет, но свёрнутая мастерка под голову решила дело. Отъезжал поезд в восемь вечера, приходил в Улан-Удэ в шесть утра, так что и особо чаи распивать резона нет, дома же поужинали.

Короче, матушка отправилась.

Мы же с бабушкой остались на хозяйстве. Получили денежки за статью про игры (вторые уже, первые были в начале июня, и те мы дружно договорились маме на поездку выделить) – и благополучно их потратили. Поехали в какой-то малоизвестный мне магазин и купили за сорок три рубля на диван такое покрывало типа ковра, тоже шерстяное, но более тонкое, чем ковёр. Узорчатое и с кисточками по краям. Не знаю, что там пишут про дефициты на ковры в советские времена – не ощутили мы как-то особого дефицита. Выбора практически не было, это да. Совсем не было, если честно. Один вариант вот этих ковро-покрывал лежал и всё. Но купили мы его спокойно, даже в очереди стоять не пришлось.

И ещё набор хрустальных рюмок. А то что́ это у нас древняя стеклянная пересортица в шкафу стоит, срамота. Я убедила бабушку, что гораздо удобнее и красивее, когда все рюмки на столе одинаковые, и мы сделали выгодное вложение – бахнули в посуду весь остаток денег – на восемнадцать рюмок хватило. Мама, наверное, будет ворчать, что однообразие, но потом точно оценит. Зато теперь сквозь стеклянные створки стенки блестят хрусталя. Красиво.