Андрей Посняков - Посол Господина Великого

Спиридон Кривой!

Единственный глаз шильника замутился, из груди вырывалось прерывистое дыхание.

— Ум-ру… — тихо прошептал Спиридон, узнав Олега. — Поставь… свечечку… Тихвинской…

Олег Иваныч кивнул.

— Грехов на мне много… — собравшись с последними силами, произнес пират. — То ж я… Олексу-то… Подними голову-от. Чтоб море видеть… Вот… — С минуту Спиридон Кривой смотрел вдаль, грудь его, насквозь пробитая стрелой, тяжко вздымалась. — Деньги бесчестные… — выдохнул он. — То — Ставра-боярина дело… Куневичи… Запомни… Куневический погост… Земля Веси… Там… Там… Там…

Пират вздрогнул, голова его бессильно свалилась на грудь, да так и застыла. Из уголка рта медленно вытекала черная кровь, мертвые глаза невидяще смотрели в море. Так умер Спиридон Кривой — тихвинский корчмарь, разбойник и пират Хорна ван Зельде. Что ж, смерть в битве — не самая плохая смерть.

Обломав древко стрелы, Олег положил Спиридона на спину, закрыв ему веки рукою. Светлые волны чуть трогали круглые камни пирса, где-то за городскими стенами показались первые лучи солнца.

Они отчалили в тот же день, как только уладили дела с ратманами — выборными городскими правителями. Подняв парус, «Пленитель Бурь» вышел в открытое море и взял курс на устье Невы. Дул легкий попутный ветер, и судно, тяжело переваливаясь на волнах, медленно продвигалось вперед.

Капитан Эрик Свенсон стоял на корме, прислонившись к фальшборту, и, наблюдая за прибиравшими палубу матросами, напевал себе под нос не лишенным приятности голосом:

Приходи, мой друг, ко мне —Так тоскую по тебе.Так тоскую по тебе,Приходи, мой друг, ко мне!Словно роза — алый рот,Дай забвенье от забот,Дай забвенье от забот,Словно роза — алый рот!

Олег Иваныч не понимал слов, но мотив ему нравился. Он вообще заметил, что средневековые люди были очень музыкальны. Песни пели практически все — по поводу и без оного, а такие мелочи, как отсутствие слуха и голоса, здесь никого не смущали. Олег Иваныч и сам бы спел сейчас что-нибудь, да вот что-то не пелось…

Снова навалились, нахлынули мысли. Предстали пред глазами фигуры, словно живые. Софья… Олексаха… Гришаня… Словно живые…

О том, как жить дальше, если близкие ему люди погибли, Олег старался не думать. Как обычно жить. Работать больше. Или… Быть может… Попробовать вернуться обратно? Найти ту реку, где… Больше-Шугозерский погост… Или Спасский? Ну, где-то рядом… Нагорное Обонежье — так называли этот далекий край новгородцы. Край древнего племени весь… Так и покойный Спиридон тоже толковал о нем. Куневический погост. Интересно, это где хоть? Дальше, чем Спасский, или ближе? Нет, навряд ли ближе… Скорее — дальше. А может, вообще в Заволочье?

Нет, к черту старую жизнь! Пока хоть малейшая надежда есть, что Софья жива, — бороться нужно! Бороться! Ну, значит — поборемся.

Светило, било в правый борт солнце, и соленый балтийский ветер нес «Пленителя Бурь» вперед, в Неву, Ладогу, Новгород… Домой…

Глава 5

Новгород. Май 1471 г.

Само существование в Новгороде «литовской партии», добивавшейся присоединения его к Польско-Литовскому государству, сомнительно. Прославленная в историографии Марфа Посадница (Борецкая) упоминается как «злая жена» — главная противница Москвы — лишь в явно легендарном рассказе.

Отцвела черемуха, ушли, улетели, унеслись прочь холода, не так уж и редкие во второй половине мая, пришло тепло долгожданное, совсем летнее, такое, что радостно на душе всякому — хоть боярин ты, хоть простой крестьянин-смерд. Весна в этот год выдалась затяжная, морозная, третьего дня еще морозцы по утрам бывали — несмотря на то что конец мая, и вот только вчера повеяло наконец настоящей весной. Да что там весной — летом повеяло!

Солнце грело, светило, жарило — парило, как в бане. В Волхове, за мостом, в понизовье, вовсю плескались мальчишки, да и взрослые мужики — с дальних пятин обозники — скинув одежку, кидались в воду, брызгаясь да храпя, ровно зверь морской, коего ради зуба рыбьего промышляют ушкуйники у моря Студеного на берегу Терском. Накупавшись всласть, бежали обратно к обозам, руками срам прикрыв, хохотали, с девками заигрывали, мимо шедшими, веселились. С Деревской земли тот обоз был, боярина Арбузьева люди. Оброк привезли да меха — рухлядишку мягкую, что успели за зиму запромыслить. Хорошо добрались — ни в грязи-болотине не застряли, ни лихих людишек не встретили, слава те, Господи! Один, правда, прибился в чаще — длинный такой парнище, худющий, ровно три лета голодал. Хороший человек оказался, работящий, спокойный. Федор — мужик, в обозе главный — рад был. Правда, не разговорчив был парень-то, и, видно, бывал уже в Новгороде Великом, как в ворота въехали — так по сторонам глазами и шарил. А на воротах — Федор то приметил — от стражи таился, рожу воротил на сторону. Хоть и не похож вроде на лиходея. Однако, кто его знает, правду старики говорят: чужая душа — потемки. Может, беглый какой… Ну, худа от парня в обозе не видели, а что беглый — его дело. Поговорить с Иваном Григорьичем, тиуном боярским, может, и разрешит парнищу пожить в вотчине-то. Всяко лучше, чем одному по лесам скитаться, ровно волку какому. Ишь, исхудал — кожа да кости. С обозными-то еще подкормился…

Выкупавшись, да постиравшись, да чистые рубахи, что заранее приготовлены были, надев — поехали дальше. На боярский двор, что на улице Кузьмодемьянской, на конце Неревском, Новгорода, Господина Великого. В храмах зазвонили к обедне. Сперва маленькие колокольцы ударили, Кузьмы и Демьяна церкви, что на Холопьей, прости Господи, улице выстроен. Тут же разом и в соседних церквях затрезвонили — у Дмитрия, у Якова, у Саввы… И — гулко так, басовито — в Святой Софьи храме. Уж Софийский-то перезвон ни с чем не спутаешь! Да вон она, Софья-то — купола издалече видать, да и сам Софийский двор от Кузьмодемьянской — три раза плюнуть.

Улица Кузьмодемьянская длинная, через весь Неревский конец тянется, к реке спускаясь — Великую пересекая. Сады яблоневые, цветущие — вдоль всей улицы, да и на дворе боярском. А запах! Этакой-то воздух пить можно! Ложками хлебать — киселя вместо.

Ну, в ворота боярские въехали — не до воздуха стало. Запарка пошла — возы разгружать да в амбары припасы складывать. Тиун — управитель боярский — Иван Григорьевич — мужичина въедливый, хоть и подслеповат маленько. Ни одна шкурка с мездрой мимо рук не пройдет, хорошо, мало таких. Но, что греха таить, попадалися. Ругался тиун, подзатыльники обозникам бил, а то и посохом. Ну, то не плети. Ништо, терпеть можно. Да и видно было, доволен тиун, а что ругался — так то так, для порядку больше. Как же тиуну не ругаться? Мужик-лапотник — он такой, враз хозяину недовольство сделает по лености своей да по глупости. Глаз да глаз нужен. Вот и смотрел тиун…

Покуда суд да дело — и полдень пролетел, не заметили. Вытер Федор пот, рядом с тиуном присел на мешок тихохонько. Хотел про парня поговорить нового… Глядь — ан нет его, парня-то! И когда сбежать умудрился, вроде все время тут, на глазах крутился. Помогал, советовал… И — нет его. Вот ведь жердина тощая! Ну, Бог с ним… Не украл ничего — и то ладно.

Плюнул Федор да с мешка поднялся — в дом пошел, вслед за тиуном. Грамоты писать: что привезли да откуда. Управиться бы до вечера — вечером-то на Ивановскую поспеть хотели — перевезти кое-что.

А парень-то, что к обозу в пути прибился, и вправду не взял ничего — пустой ушел. По Кузьмодемьянской пройдя, оглянулся — нет, не шел за ним никто, не гнался, да и кому нужен-то — свернул на Великую, вот и Детинец виден, но туда не пошел парень, опасался чего-то и, недалеко от рва, через проезжие ворота Разважской башни вышел к Волхову. Велик Волхов, широк, бурунами белыми вспенен — не каждый переплывет, да и холодненько еще. Хотя — купались ребятишки, брызгались. Постоял наш парниша на бережку, бородку светлую почесывая, не хотелось чрез мост идти — Софийский-то двор да Торг — места людные, запросто можно знакомцев каких встретить. То, видно, не надобно было парню. Потому, посмотрев в сторону моста, сплюнул. Вот бы лодку какую… А вон, плывут, плывут рыбаки-то!

— Хэй-гей, рыбачки!

Нет, далековато, не докричишься. Рядом, на песке, пацаны, накупавшись, лежали — спины грели.

— Робяты, до лодок враз доплывете? Медяху дам.

В один миг сорвались мальчишки, в воду попрыгали.

— Скажите там, чтоб сюда гребли!

Нет — так и плывут рыбаки, как и плыли. Может, плохо объяснили мальчишки? А! Вот последняя лодочка. Кажись, поворачивает… Сюда!

— Благодарствую, ребятишки, вот вам пуло.

Ребята — в драку. Пуло делить медное. Аж песок по сторонам полетел да волосья клочьями. Ну, пес с ними, пускай дерутся. Жаль пула — последнее.