Ротмистр Гордеев 3 (СИ) - Дашко Дмитрий

Насчёт того, что врать не буду — тут уж никаких гарантий. Все врут, включая высшую аристократию. Но пока можно смело рубить правду-матку!

Брать на душу чужой грех… Увольте!

— Зачем мне убивать, господина Соколово-Струнина? — искренне удивляюсь я. — Какой у меня мотив?

— Насколько мне известно, между вами было не всё гладко. Вы даже изволили ударить господина Соколово-Струнина. И я вас прекрасно понимаю: не самый достойный и благонравный был человек, упокой господь его душу… Но всё же — человек, подданный его величества…

Жандарм косится на большой парадный портрет Николая Второго, висящий на стене в толстой рамке.

— Не стану отрицать очевидного. Да, у нас с Яковом Семёновичем был конфликт. Каюсь, я повёл себя недостойно, о чём в последствии пожалел и попросил у господина Соколово-Струнина прощения.

— Где и когда?

— Сегодня, в два часа после полудня в заведении графа Игнатьева. Нас там видели и могут подтвердить: мы разошлись мирно.

— Значит, на вокзале, — задумывается жандарм.

— Да. Я же говорю: у меня есть свидетели…

— Господин Соколово-Струнин был найден неподалёку от вокзала в сточной канаве. И это не было банальное ограбление: на теле нашли кошелёк, с пальца не сняли дорогое кольцо с перстнем… Нет, журналиста хотели убить и убили.

— А почему — я? Неужели, других врагов у Якова Семёновича не было? Я слышал он многим успел оттоптать любимую мозоль…

— Врагов у него, конечно, хватало, — легко соглашается жандарм и внезапно переключается на другую тему:

— Скажите, вы вышли из заведения графа Инатьева вместе с Соколово-Струниным?

— Да. На пороге пожали друг другу руки и разошлись. Он отправился по каким-то своим делам, а я подозвал рикшу и отправился в госпиталь. Надо было успеть до семнадцати часов…

— Плохие новости, Николай Михайлович. Незадолго до смерти вас видели вместе с Соколово-Струниным неподалёку от места, где потом нашли его труп… — просыпается, наконец, Николов. — Хозяин лавки — китаец, пара рабочих… Они хорошо описали вас и вашу внешность.

— Они ошибаются! Я же сказал: как только мы вышли из столовой, я выкликнул рикшу и уехал. Думаю, для китайцев мы — на одно лицо. Они спутали меня с другим офицером…

Николов качает головой.

— Они вас опознают, Николай Михайлович. Никаких сомнений… Правда, почему-то говорят, что вы капитан, но им просительно не разбираться в наших званиях и погонах…

— И ещё, — добавляет сверху жандарм. — Стрелок оставил на револьвере отпечатки пальцев. Мы, конечно, не «шерлокхолмсы», но тоже умеем кое-что… Как думаете, Николай Михайлович, что будет если мы сравним отпечатки на пистолете с вашими?

Твою дивизию! Меня снова бросает в жар. Вот уж косяк так косяк!

— На револьвере могут остаться мои отпечатки, — с трудом выдавливаю я.

Модест Викторович довольно ухмыляется.

— Вот видите: я с самого начала знал: вы — человек чести. Не станете запираться…

— Простите, не договорил: на револьвере могут оказаться мои отпечатки, потому что я брал его в руки, когда мы с господином журналистом находились в столовой….

Жандарм недовольно морщится.

— Николай Михайлович…

— Это чистая правда. Опросите тех, кто был с нами в тот день в заведении графа Игнатьева. Они могли видеть… — горячо выпаливаю я, понимая, что мне не верят.

— Разумеется, мы так и поступим, — тоном судьи, вынесшего приговор, произносит жандарм. — Только не думаю, что это вам сильно поможет…

— Против вас все улики, — хмуро кивает Николов.

Кофе мы пьём практически в тишине.

Я анализирую, что это — подстава или трагическая случайность. Сухоруков явно растерял ко мне подобие уважения, Николов… Николов же пребывает в полном расстройстве.

В детстве я обожал читать всякие детективы, а теперь вот сам угодил в такой переплёт. И как выпутаться из передряги — ума не приложу.

Пока что всё против меня.

— Николай Михайлович, сделайте добровольное признание, — говорит жандарм. — Честное слово, вас это не красит… Думаю, Военно-полевой суд может вас оправдать. Скажете, что находились в состоянии аффекта, что была задета ваша честь офицера-фронтовика! Произошла ссора, вы не сдержались, схватили револьвер, нажали на спуск и…

— Парафиновый тест, — перебиваю его я.

— Простите, что⁈ — недоумённо вскидываются оба собеседника.

— Сделайте мне парафиновый тест! Да, мои отпечатки пальцев могли остаться на револьвере, но я из него не стрелял. Я вообще не стрелял с момента ранения. Думаю, на моих руках нет следов пороха, и парафиновый тест это покажет.

Жандарм озадачен.

— Господин ротмистр, вы точно в порядке? Или вы бредите?

— В чём дело? — удивляюсь уже я. — Неужели, так трудно проверить?

— Николай Михайлович, — взгляд Николова становится совсем уже грустным, — не знаю, где вы вычитали про какой-то парафиновый тест, но я не слышал, чтобы он использовался у нас или где-то за границей!

— Такого теста вообще в природе не существует! — констатирует жандарм.

Озадаченно прикусываю язык. Так-так, отпечатки снимать мы уже научились, а вот до методики определения следов пороха на коже человека — ещё не дошли.

Незадача… А ведь такой хороший козырь… был.

— Рикша!

— Что — рикша?

— Найдите того рикшу, что подвёз меня до госпиталя.

— Николай Михайлович, вы хоть представляете, сколько в городе рикш⁈ К тому же это мог оказаться кто-то из деревенских, кто приехал в город на заработки… Боюсь, искать его всё равно, что иголку в стоге сена, — Сухоруков даёт понять, что не собирается ничего делать.

Для него вопрос моей вины уже решён.

Вид у Николова странный. Он задумчиво кусает губы.

— Господа!

— Да, Сергей Красенович, — откликается жандарм.

— Слова господина Гордеева натолкнули меня на одну идею…

— Какую же? — недоверчиво говорит Сухоруков. — Вы знаете, как искать этого проклятого рикшу? Даже если мы его найдём, это не меняет слов других свидетелей, которые видели нашего подозреваемого в обществе журналиста, причём там, где его убили.

— При чём тут рикша! — отмахивается Николов. — Парафиновый тест!

— Господи, и вы туда же! — хмыкает жандарм. — Сами же несколько минут назад заявили, что нет никакого парафинового теста… Неужто, это заразно?

— Парафинового теста не существует, но! — поднимает указательный палец Николов. — Есть другой способ проверить следы пороха на руках ротмистра. В Ляояне есть один чудесный специалист, Вэй Чанг. Он не раз помогал нам в наших… операциях.

— Если этот тот человек, которого я знаю — то у него нюх как у собаки! Действительно, феномен!

— Именно! — улыбается Николов. — Пусть Вэй Чанг поможет нам определить, как давно стрелял ротмистр…

— Что ж… Попробуем… — решает Сухоруков. — Это ваш единственный шанс, Николай Михайлович.

— Спасибо! — благодарно отвечаю я.

Надеюсь, человек-собака не подведёт.

Штабс-ротмистр посылает своих людей за китайцем, проходит около часа, пока он ни показывается на пороге кабинета.

Вэй Чанг далеко не молод, у него длинные седые волосы, заплетённые в толстую косичку, такие же седые мохнатые брови и борода.

При этом выправка как у гвардейского офицера: идеально прямая спина и королевская осанка.

Крепкие морщинистые руки твёрдо держат массивный посох. Большой нос с огромными ноздрями действительно делает его похожим на собаку.

Есть в его облике что-то от немецкой овчарки.

По-русски он ни бельмеса, но это как раз не страшно: и Николов и Сухоруков переходят в общении с ним на китайский, переводя для меня главное.

Выслушав обоих, старик степенно кивает, что-то быстро тявкает в ответ.

— Он понял, что от него требуется и постарается помочь, — сообщает Николов.

Я вопросительно гляжу на контрразведчика.

— А он… действительно такой уникальный специалист?

— Можете мне поверить, Николай Михайлович. От Чанга ничего не утаишь. Пробовали не раз. Давали ему понюхать предмет, тщательно прятали… Бестолку!