Миллионщик - Подшивалов Анатолий Анатольевич
Взял лист бумаги и написал письмо Огюсту Вернейлю, где сказал, что не претендую на его первенство, но могу подсказать, как устроить его шалюмо в более «продвинутом» виде и даже финансировать его разработки на правах партнера в совместном предприятии на территории Франции или, что лучше, Швейцарии, так как непрозрачные корунды, негодные ювелирам, разберут многочисленные швейцарские часовщики.
Набросал схему установки с бункером для загрузки мелкодисперсной шихты из аммониевых квасцов с примесью в 2.5 % хромовых квасцов, через которую пропускался кислород, устремляясь вниз (а скорость должна быть строго постоянной, что зависело от давления кислорода, для чего нужно было поставить редуктор и манометр), кислород, встречаясь с подаваемым водородом (также с постоянной скоростью), поджигался, при этом пламя горелки должно быть направлено вниз на верхнюю поверхность регулируемого винта, где лежал крохотный кристаллик рубина, вокруг буквально на глазах образовывалась капелька – буля (от игры в шары – були, популярной среди французских пенсионеров, где надо попасть шаром как можно ближе к цели). Буля или по-русски булька начинала расти, а винт выкручивался вниз так, что дальше сверху були формировался цилиндрик ярко-красного кристалла и получался цилиндрик рубина – пили и шлифуй.
В шалюмо Вернейля за процессом роста можно было следить через слюдяное окошечко, регулируя подачу газа. Вернейль для встряхивания шихты ставил все сооружение на вибростол, что приводило к разгерметизации соединений, утечке газов (а их смесь это и есть «гремучий газ» – причина взрывов). Можно было это сделать и позже, месье Огюст сам дойдет до этого: молоточек-вибратор, который бьет по краю воронки с шихтой – динь-динь-динь, но здесь я ему это предложу и сразу увеличу и безопасность процесса и качество камней. Подписал письмо как князь Стефани и дал два адреса – русский на Рогоже и швейцарский Агеевых.
Позвал Ефремыча и, дав ему десятку ассигнациями, письмо, телеграмму для Шмидта «согласен 13 000», велел отнести на почту и телеграф, назад занести в Главный Штаб пакет со словарем для генерала Обручева, и, взяв 105 тысяч фунтов и 92 тысячи рублей, поехал на Большую Морскую. Там меня уже ждали старатели, пошел вперед них. Швейцар банка, увидев красные генеральские отвороты пальто, взял под козырек и распахнул дверь. Сказал, что хочу открыть счет в фунтах – сто тысяч ассигнациями и десять тысяч золотых монет русскими пятерками, которые до 1897 года также именовались полуимпериалами, а потом полуимпериалом стала называться монета в семь с половиной рублей, чеканившаяся всего один год.
Нас пригласили в отдельный кабинет, где остались я и Толстопятов – дал ему пока пересчитывать пять тысяч фунтов своего пая в клондайкскую экспедицию, а клерки считали оставшиеся фунты, тем временем старший клерк оформлял открытие счета. Когда счет банкнот сошелся, взялись за монеты. Все они были новенькие, свежей чеканки 1892 года, вспомнил, что это редкий год, было отчеканено всего около ста пятидесяти тысяч монет, так что через сто лет это будет нумизматическим раритетом – в таком состоянии «без обращения» сохранятся около сотни монет и стоимость каждой будет начинаться с миллиона рублей – вот бы «слетать обратно и вернуться» – хотя вброс такого количества «рариков» враз обрушит цены нумизматического рынка[60]. Дождавшись окончания пересчета, вручил Кузьмичу запрошенные им за золото девяносто две тысячи ассигнациями, и мы распрощались, Толстопятов обещал писать, информируя о готовности экспедиции.
Вновь вернулся в гостиницу, прогулялись с Машей вокруг Исаакия, зашли внутрь, ее поразило огромное внутреннее пространство храма, тем более, маятника Фуко там еще не было, дошли до памятника Петру Великому, я напомнил, кто это такой, оказывается, Маша помнила и бодро перечислила реформы, которые провел этот первый русский император. Вышли к Неве, затем вернулись по Сенатской площади, я рассказал, где стояли каре декабристов, показал здания Сената и Синода, потом пошли назад к «Англетеру», еще раз прошли вокруг памятника Николаю, Маша вспомнила, когда он правил и даже то, что Сандро – его внук. Старики-гренадеры, увидев «превосходительство», взяли «на караул», я отдал честь им и императору. Потом обедали в большом ресторане, где в это время почти не было публики: для обеда поздно, для ужина – рано. Потом пришли в номер, и Маша прилегла отдохнуть, а я углубился в прессу.
Дальнейшее прочтение «Германской Торговой газеты» преподнесло еще один сюрприз: нашелся Петя Вознесенский. Газета писала, что известный русский ученый Петер Вознесенцки, работающий в компании «Фарбениндустри», синтезировал хинин с помощью химических реакций. Метод запатентован на «Фарбениндустри» с его авторством. Мгновенно стоимость акций «Фарбениндустри» существенно выросла и, поскольку себестоимость сырья не очень высока, это принесет огромные прибыли компании. Отлично, во-первых, появилась еще одна возможность «стрясти» с немцев приличную неустойку, то есть, если бы Петя работал у меня, он тоже синтезировал бы хинин, имеющий огромный спрос (откровенно говоря, не факт, что в Купавне он бы это сделал), во-вторых – интерес немцев к синтезу хинина лишний раз свидетельствует об их стремлении в тропики – то есть очередная «заварушка» начнется именно в Африке, что подтверждает мои выводы.
Уже начало темнеть, когда вернулся Ефремыч. Денщик прошел по всем трем адресам, правда в первую квартиру его не пустили, и хозяйка сказала, что не будет разговаривать с дворецким – ей «сам» нужен. Вторая квартира на Невском ему не понравилась, хотя и самый центр. Дело в том, что хозяйка долгое время сдавала отдельные комнаты жильцам попроще, поэтому часть комнат в довольно плачевном состоянии – с грязными обоями и сломанной мебелью. Теперь, намучившись со сбором денег с оравы небогатых жильцов, хозяйка хочет сдать ее, так сказать, «оптом» богатому человеку (так сначала ремонт надо бы сделать, или она думает, что я ремонт за свой счет сделаю, а потом съеду?). А вот третья квартира, вернее целый особнячок на Фонтанке, напротив того места, где смертельно ранили царя-освободителя, ему понравился: тихо, благолепно, целый двухэтажный дом с мезонином и двумя небольшими флигельками, двориком с каретным сараем, впрочем, требующим ремонта, можно цветник разбить и во внутренний двор не выходят окна соседей – только глухие стены с двух сторон или крыша одноэтажного дома на высоком фундаменте – скажем, предосторожность против наводнения. Дом можно снять внаем на любой срок, но хозяйка хочет его продать.
Просят 36 тысяч ассигнациями, но дворник, с которым Ефремыч распил «косушку»[61], рассказал, что генеральша уже давно овдовела – старый генерал погиб еще в турецкую войну, дети разъехались по заграницам и она хочет уехать в родовую деревню и продать дом в столице. Дом, конечно, внутри требует ремонта, на ремонт тысяч пять еще надо положить, но их можно сбить с цены – генеральша вообще сначала хотела за 25 тысяч дом продать, его бы с руками оторвали в тот же день, но сын надоумил не спешить и начать с сорока двух, а потом снижать каждый месяц по тысяче, пока к тридцати не подойдет. Так старухе уже за полгода это надоело, боится, что помрет и похоронят ее в питерском болоте, а не в родовом селе, где на высоком и сухом сельском погосте все родные лежат, там благолепно и птички поют…
– Посмотрите, Александр Павлович, может, сторгуетесь, а то, чует мое сердце, вам часто и надолго в столицу наезжать придется, а в гостинице этой цены такие, что не дай бог…
– Ладно, завтра посмотрю, что там за хоромы ты насмотрел. Крыша-то хоть нормальная и подпол смотрел?
– Насчет крыши не знаю, дворник говорил, что дом крепкий, стены и фундамент каменные, еще двести лет простоят, в наводнение заливает только подвал, а в комнатах первого этажа сухо. Мы у него в дворницкой сидели, там полуподвал, стены сухие, без плесени.
