ВЦ - 2 (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

Ну, ладно, вот есть теперь напоминалка из прошлого будущего, и что делать ему, учить судей правильно судить матчи, по правилам, а не по справедливости. Это не добро и зло, это такая игра. Есть у соперника шайба и можно против него силовые приёмы применять, нет, и это нарушение правил и грубость. В настоящее время ни мельницы, ни хиты никто правильно делать в СССР не умеет. Он тоже не великий спец, нужно потренироваться и повспоминать далёкую — далёкую молодость.

Поговорить с Аполлоновым? Нет. Вот тут точно нельзя. И так светится уже не первый раз, не зря тот вопросы задаёт, ты мол, точно семиклассник. С Чернышевым говорить тоже нельзя. Перебор, добиться бы от него, чтобы тот осознал нужность и важность частых замен. Вот и получается, что сон вещий, и ему надо валить именно Тарасова и Боброва, чтобы эти супертренеры будущие на себе преимущество силовой игры прочувствовали. Только бы ещё понять, а зачем он на вратаря напал. Этого, ни какие правила не допускают.

— Вовка, ты не забыл, сегодня на стадион нужно к восьми, форму приедут замерять, — вывел его из задумчивости Третьяков. Фомин глянул на будильник. Половина седьмого. Действительно, пора собираться.

Замерили. Как там, в «Истории рыцаря»: «Ты был взвешен, ты был измерен и был признан никуда не годным». «Мене, текел, фарес». Из иврита ветхозаветного. Последнее лишнее. Тётечка с дядечкой сняли с четырнадцати человек все размеры и остановились перед Вовкой.

— А вы зачем здесь, молодой человек. У вас ведь есть защита, — подёргал себя за пейсы Гершель Соломонович. Хотел подёргать. А, может, и не хотел, может, хотел затылок почесать. Что и проделал. Почесал со скрежетом.

— Так-то не честно будет. У всех будет из дельта-древесины лёгкий комплект, а у меня из железок тяжёлый.

— И это вы говорите о честности, ой, вей, куда катится мир. Да на вас лучшая форма в СССР.

— Постойте, — Вовка приостановил, собирающего оставить собеседника разговаривать в одиночку, главного спортивного изобретателя страны, — Гершель Соломонович, ведь, правда, не честно.

— Это была шутка, молодой человек. Ваши размеры у нас есть, вы, надеюсь, помните, что мы два дня изучали ваши рыцарские доспехи.

— Нда, шутка удалась, не смешная, ну, может, это у меня с чувством юмора не всё хорошо. Подождите всё равно, Гершель Соломонович, я вам свои коньки хочу показать. Тоже придумал кое-какие усовершенствования. И травмоопасность меньше, и нога гораздо меньше устаёт, и на льду человек увереннее себя чувствует, они ногу жёстче фиксируют.

— Интересно, интересно. Показывайте.

Показал. Подёргал изобретатель за язычки, за ботинок наращённый, повыворачил, как получилось, наизнанку.

— Немного ботинок от фигурок напоминает. Пожёстче. Заберу? — И уже потянулся за вторым.

— А назад? — Сегодня ведь в два у Фомина опять тренировка с молодёжкой. Чернышёв ещё хитрее «Хитрого Михея» оказался.

— Ты, Фомин, взялся тренировать сверстников, так и не бросай. Я с руководством стадиона переговорю. Возьмём тебя на полставки тренером. Свою половинку отдам.

— Спасибо, Арка…

— Нет, этим не отделаешься. Магарыч с тебя. С первой зарплаты. Да, и про команду не забывай. И вот держи, мы вчера вечером костюмы бостоновые поделили. Один Бочарникову, один тебе. Цени. И оправдай высокое доверие. Там мужики взрослые за тебя проголосовали, — Аркадий Иванович протянул Фомину зелёно-коричневую бумажку с расплывчатым фиолетовым штампом, приблизительно размером с банковскую карту из прошлого-будущего. Поверх штампа бала надпись от руки, «Костюм мужской, одна штук». Потеряли буковку «А». Или чернила сэкономили.

— Постараюсь.

— Не переживайте, молодой человек, я Фиму — сынка пошлю, он через пару часов коньки назад привезёт. Тоже хоккеистом стать мечтает, — отвлёк от костюмных воспоминаний Вовку изобретатель.

У Фомина на сегодняшний день на утро план был. Решил он по Гостиному двору прогуляться, посмотреть, можно там этот громадный клад с серебром отыскать или нет.

Доехал до «Площади революции» на метро, вышел и дотопал по плохо чищеным улицам до памятника архитектуры. Обошёл двухэтажное строение, постоял, полюбовался входом, даже на задний двор проник, что интересно, там двухэтажное здание стало трёхэтажным. То ли задумка архитектора, то ли по наружи нарастили культурный слой. Да, нет, всё же архитектор специально, наверное, занизил двор внутренний, чтобы попадать в этот полуподвал и там склады всякие спроектировал.

Вывод же после всех этих рекогносцировок был неутешителен. Полно металлических конструкций и просто огромная территория, так что про клад серебряных чешуек царствования первых Романовых можно забыть. Его обнаружат, когда станут ломать этот Гостиный двор и строить на его месте новый, лет через пятьдесят.

Повздыхав, что одна из мечт точно не сбудется и тут денег не достать, Фомин побрёл к метро. Надежда не умерла окончательно. Ещё ведь оставался клад Нарышкиных в Ленинграде. И даже по дороге наметил Вовка, как можно попытаться легализовать знания о ленинградском кладе. Нужно будет записаться в Ленинскую библиотеку. Стоп. Пора ведь и с вечерней школой определиться. Нужно будет попытать Аполлонова. Обещал ведь.

Тревожить генерала не пришлось. Помог подопечный. Сам того не желая.

Началась тренировка молодёжи и Фомин побежал уже обычные для ребят десять кругов по стадиону, когда его догнал Володя Ишин.

— Товарищ тренер, а можно я сегодня пораньше уйду? — разговаривать при беге последнее дело. Дышать надо. Потому Вовка ответил односложно.

— Зачем?

— Да, сегодня в вечерней школе сочинение писать будем по Лермонтову, а я и не читал ещё, — пристраиваясь в ногу с Вовкой, пояснил сочинитель.

Вечерняя школа? Только ведь вспоминал.

— А ты где живёшь и в какую школу ходишь? — пора ведь записываться, а то год насмарку уйдёт.

— Недалеко от Площади Революции школа номер четыре. А живу прямо рядом.

— Володя, а давай мы с Третьяковым с тобой пойдём. Мы ведь в восьмой класс ходили в Куйбышеве.

— Мне жалко?! Давайте у входа в метро в пять часов встретимся.

— Договорились. А сейчас хватит разговаривать. Дыхание контролируй. Сейчас ускоряться будем.

Глава 14

Глава четырнадцатая

А карманнику жилось вроде не плохо на земле,

Он пил гулял и добывал лихой свой хлеб,

И часто всё сходило с рук, а если нет,

То и в тюрьме, друзья, игра, менты свои —

Проблем там нет.

Школа бурлила, не так как на переменах в школе из детства Фёдора Челенкова. Не бегали мальчишки по коридору, устраивая мелкие потасовки, без кулаков, просто кто кого повалит, не звенели колокольчиками смеха стайки девчонок у подоконников, покрытых морозных узором окон, не ходила по коридору строгая завуч с шишаком на голове и в больших с толстой чёрной оправой очках. Как Гитлер со стеком, только с указкой. Идёт и бдит, не дай бог, кто из более старших обидит малышню.

Нет. Бурлила не так. В туалете направо от длинного коридора и рядом с ним стояла целая толпа взрослых или почти взрослых мужиков в основном в гимнастёрках или кителях и курила. Хотя, курила это не тот глагол. Она, эта толпа, окутывалась сама и окутывала всё вокруг сизым, в неярко освещённом коридоре, дымом. Слева был женский туалет, там толпа была пожиже, но и вокруг них клубился дым. А вот в коридоре самом броуновское движение и происходило. Ходили взрослые дядьки и читали на ходу учебники, все подоконники были облеплены списывающими домашнее задание, а те, у кого списывали, ходили с понурым видом вдоль шуршавшей карандашами группки и канючила: «Ну, скоро, ну, скоро? Спалят же».