Крид: Кровь и Пепел - Сим Симович
Ночь обрушилась на руины церкви тяжелым влажным одеялом. Звезды, если они и были, тонули в пепельном тумане, следе ангельской бойни. Остатки стен, ободранные и изувеченные, напоминали скелеты, свидетельствуя о былой святости, потопленной в грязи и крови. Виктор Крид и ведьма разбили лагерь в самом сердце разрухи. Огонь костра дрожал, словно от холода, но это был не физический холод, а ледяное дыхание безвременья.
Пламя плясало в мраке, отбрасывая длинные, изломанные тени, оживляющие руины, превращая их в сцену зловещего театра. Ведьма сидела неподвижно, закутанная в темный плащ, лицо скрыто в тени, словно она была не из этого мира, а призраком из глубин вечности. Её платиновые волосы, как застывшая ледяная река, ниспадали вниз по спине, отражая блеск пламени. Тишина была настолько густой, что казалась осязаемой. Лишь треск поленьев и шепот ветра в щелях стен нарушали эту безмолвную симфонию тьмы.
Крид наблюдал за ней, лицо его, изборожденное временем, оставалось непроницаемым. Он прожил тысячелетия, видел бесчисленные смерти, испытал немыслимые ужасы. Но эта ведьма, недавно подчиненная, вызывала в нем особый интерес. Холодная, расчетливая, лишенная человеческих эмоций. Именно это и делало её ценной.
Он медленно приблизился, шаги его бесшумны. Остановившись рядом, он смотрел на танцующие языки пламени. Несколько долгих минут они молчали, вслушиваясь в тишину руин, в шепот ветра, в собственные мысли, словно пытаясь пробить маску безразличия, скрывающую истинную сущность ведьмы. Крид знал – за этой маской что-то скрывается. Он чувствовал это. И это было его целью.
Тишина между ними повисла тяжелее пепла, оседающего на руинах. Пламя костра, подобно живому существу, то вздымалось, то опадало, отбрасывая дрожащие тени на лица Крида и ведьмы. В этом танце света и тьмы чувствовалась зловещая красота, как отражение их собственного существования.
Крид произнес спокойно, но с холодной сталью в голосе:
— Ты ничего не чувствуешь?
Ведьма не повернулась, её лицо, скрытое в тени, оставалось непроницаемым. Её ответ прозвучал ровно, бесстрастно, словно эпитафия на камне:
— Лишь цель.
Её голос был подобен зимнему ветру — холодный, резкий, пронизывающий. В нём не было ни капли тепла, ни намёка на человеческие чувства. Это был голос инструмента, лишённого собственной воли, сосредоточенного исключительно на выполнении задачи.
Улыбка Крида была короткой, почти незаметной, но в ней читалось нечто большее, чем просто удовлетворение. Это было понимание, принятие того факта, что он обрёл идеальный инструмент. Бездушный, преданный, способный на всё ради цели.
Он прошептал себе под нос, слова почти растворились в треске костра и шепоте ветра:
— Именно это мне и нужно.
Их путешествие было лишь этапом в большой, грязной игре, где ставки крайне высоки, а жалость и сострадание — непозволительная роскошь. Неаполь ждал. Там, среди разрушенных стен и тайных переулков, их ждала новая игра, где правят тени, а старые боги давно мертвы. Крид это знал, и его улыбка отражала вкус неизбежности, как привкус крови на губах.
Ночной воздух, пропитанный запахом пепла и разложения, густо окутывал руины. Остатки некогда величественной базилики, изувеченные ангельской бойней, стояли подобно скелетам, напоминая о былом величии и святости, погребенных под грудой камней и пепла. Виктор Крид и плененная им ведьма сидели у небольшого костра, его пламя дрожало, словно от холода.
Ведьма, закутанная в темный плащ, первой нарушила тягостное молчание:
— Господин инквизитор, куда мы направляемся?
Крид не ответил сразу. Вглядываясь в танцующие языки пламени, он оставался непроницаем, его лицо, освещенное мерцающим светом, было маской. Он понимал её стремление, её игру и надежду узнать о его намерениях. И он позволял ей играть.
Лишь спустя некоторое время, когда молчание стало невыносимым, он медленно повернулся к ней. Его голос, холодный и резкий, прорезал ночную тишину:
— А ты зачем продала бессмертную душу демонам Малика дэ Сада?
Её ответ был тих, спокоен, почти безразличен. В нём не было ни раскаяния, ни страха, только горькая констатация факта:
— Хотела спасти свою деревню от голода.
Крид снова отвернулся к костру, его взгляд был сосредоточен, погружен в себя. Её слова были правдой, но лишь частью правды. Он знал, что за ними скрывается нечто более темное и опасное. Только вот Неаполь давно ждал его, и он не мог более задерживать миссию кардинала.
Пламя костра неохотно охватывало сырые поленья, отбрасывая дрожащие тени на лица Крида и ведьмы. Ночь плотным покрывалом легла на руины базилики, и лишь мерцающий огонь костра отвоевывал пространство у тьмы. Воздух был пропитан запахом пепла, разложения и чем-то ещё, чем-то нечестивым, чем-то... демоническим. В этой атмосфере тягостного ожидания ведьма задала свой вопрос, её голос, спокойный и ровный, прорезал ночную тишину, словно тонкий клинок:
— А что вы знаете о демонах?
Крид не ответил сразу. Повернувшись к ней, он сохранял непроницаемое выражение лица, освещённое мерцающим светом костра. В его глазах мелькнула холодная, жестокая искра. Он понимал: вопрос не случаен, она пытается оценить его знания, способности, границы его власти. Он вновь позволил ей это сделать, наслаждаясь игрой.
Затем, спокойно и властно, но с едва уловимой горечью, он заговорил:
— Лишь то, что сильнейшие из них были сотворены с помощью книги… И вскоре мы повторим это и пленим их. Ангелы, в своей небесной гордыне, не понимают сущности демонов. Они видят лишь тьму, зло, хаос. Но демоны… это извращенное отражение божественного творения. Тень, брошенная светом, и в этой тени заключена мощь, непостижимая для ангелов. Их сотворение – запретный плод знания, прикосновение к самой сути бытия, к силам, существующим за гранью добра и зла.
— А люди… Люди слабы. Их гордыня и духовная слабость — ключ к власти над демонами. Ангелы пытались уничтожить их силой, не осознавая природы их мощи. Люди же, в своей слабости, продают души ради сиюминутного спасения от голода, болезни, страха. Эта слабость, этот поиск легких путей — вот что делает их уязвимыми. Наша же сила — в понимании этой слабости, в умении использовать её. Ты, например, считала, что сделала выбор, спасая свою деревню. Но разве это был выбор? Или лишь иллюзия свободы, диктуемая голодом и отчаянием? Свобода — иллюзия, миф, разрушаемый неизбежностью. Мы все пешки в большей игре.
В этот момент резкая, острая боль пронзила его грудь. Он вздрогнул, схватившись
