Мы из блюза - Дмитрий Игоревич Сорокин
— И всё же, Григорий Павлович, я не до конца понимаю, зачем вам этот завтрашний концерт? Нет, я с удовольствием вас послушаю, и тесть мой изъявлял немалый интерес, но вам-то оно зачем? — спросил князь, едва мы покончили с завтраком.
— Всё очень просто, Феликс Феликсович, — ответил я. — В наше время, чтобы жить и удовлетворять свои материальные потребности — сколь бы скромными они ни были, — нужны деньги. Я не дворянин и не рантье, источника пассивного дохода у меня нет. Следовательно, я должен зарабатывать себе на жизнь. Ничего иного, кроме музыки, я не умею. Но есть нюанс: музыка, которую я играю, здесь никому неизвестна. Поэтому в моих интересах — как только можно популяризовать и блюз, и все сопредельные музыкальные течения. Пусть появится сто музыкантов или даже целых оркестров, пусть тысяча — я без куска хлеба не останусь. Главное, чтобы публика знала сей музыкальный продукт и была готова за него платить.
— Но, позвольте, — удивился Юсупов, — вы же видите, в каком положении наша страна? О какой музыке вообще может идти речь? Война, нищета, революция на пороге…
— А я могу это хоть как-нибудь изменить? — ответил я вопросом на вопрос, перебирая в памяти круассаны, бекон и все прочее, что мы только что изволили сожрать в разгар нищеты, о которой так волнуется мой собеседник. — Вчера имел долгую беседу с вашей почтенной матушкой, и уже в процессе этого разговора осознал, что я никто и ничто против объективных исторических процессов. Кроме того, важный нюанс, о котором мы вчера с ней не говорили. Я — человек совсем другой эпохи. Я мало, ничтожно мало знаю о том, что здесь на самом деле происходит. Точнее было бы сказать: не знаю ничего. И, более того, нас разделяют сто лет. Это только кажется, что сто лет — всего ничего, но представьте, что вас выдернуло с дивана вашего шикарного «Руссо-Балта» и забросило во времена Александра Благословенного, в 1816 год. Только что закончилась война с Наполеоном, угар крепостничества, Пушкин еще неизвестен, и так далее. Я не стану спрашивать, что вы там будете делать, но спрошу: как вы там себя будете чувствовать? А между 2016 и 1916 пропасть куда глубже, благодаря мощному техническому прогрессу и миллионам его последствий… Так что все мои знания и выкладки к реальной ситуации здесь едва ли применимы — у меня и вас — всех вас, от Государя Императора до последнего босяка в подворотне — просто разное мышление, и мы слабо стыкуемся. К тому же, массовая культура второй половины этого, XX века, привила нам изрядный цинизм и склонность к нерассуждающему насилию, до чего в эти страшные, но совершенно пока травоядные времена еще не дошли. К примеру, вчера я предложил вашей матушке физически уничтожить буржуазию, честно видя в этом один из путей по выправлению ситуации в России. Он в любом случае неправильный и, увы, недостижимый, этот путь, но это то решение, что первым пришло мне в голову…
— Вы страшный человек, Григорий Павлович! — князь Юсупов и в самом деле впечатлился.
— Ничуть, ваше сиятельство. Я просто совсем другой человек. О чем и говорю. И, будучи другим, я не вижу способов как-то деятельно помочь всем вам. И потому ещё, что у меня кроме воспоминаний из учебника по трижды переписанной истории иной информации об этом времени нет. Так что мне остается? Только петь песни на усладу почтеннейшей публики в ожидании момента, когда одуревший от «балтийского чая» матрос насадит меня на штык своей винтовки…
— А что такое «балтийский чай»?
— Коктейль такой. Спиртовой раствор кокаина. Говорят, среди господ революционеров пользовался немалым успехом…
Князя передернуло. Он загрустил, разговор скомкался, и я позволил себе удалиться, благо завтрак закончился.
Перекурил в саду, там меня и нашёл дворецкий.
— Доставили для вас от господина Чуковского, — с этими словами он мне передал вязанку книг и книжиц. Именно вязанку: помните, как при переезде с квартиры на квартиру увязывали книги? Сейчас-то книг никто не читает, потому и увязывать нечего, а вот прежде было. Короче, стопку книг, перетянутых бечевой крест-накрест, переслал мне незабвенный Корней Иванович. И это вовремя, так как пора готовиться к завтрашнему.
Поблагодарив, я оставил книги на столике в беседке, а сам сбегал в дом за гитарой. Вернулся, развязал бечевку и стал читать сперва все подряд, затем обращая внимание на многочисленные закладки, сделанные Чуковским.
* * *
В затхлой подворотне на задворках Лиговки притаились двое. Оба отнюдь не походили на местных обывателей — ни с ворами, ни с бродягами не имели они ничего общего, зато сильно смахивали на казаков, коими и являлись. Знающий человек дополнил бы, что казаки относились к лейб-гвардии. Местный же оборванец, на беду свою обнаруживший служивых, теперь отдыхал связанный и с кляпом во рту за сараем. Зато тревогу поднять не успел.
— А ну, как он той стороной пойдёть? — усомнился один из казаков.
— Нишкни! — зло шикнул второй. — Вот он! Работаем!
Дверь черного хода открылась, оттуда выскользнул еще один господин, которому решительно нечего было делать в таких декорациях. Одетый в отличный английский костюм, во всем остальном, однако ж, он более походил на московского купчину-старообрядца: волосы едва не до плеч, усы, окладистая борода. Он уже почти дошёл до выходящей в безымянный проулок арки, как сильный удар по голове вышиб из него дух, казаки слаженно подхватили обмякшего «товарища» и поспешили прочь.
— Средь бела дня нажралси, — осуждающе покачала головой случайно видевшая выход процессии из арки чья-то кухарка, возвращавшаяся с рынка.
Казаки почти дотащили обеспамятевшего до спасительной кареты, но тот вдруг очнулся и попытался вырваться.
— Пустите, ироды! — возопил он на всю округу. — Я Распутин! Прокляну на веки веков именем царицы небесной![21]
Ни вопли, ни попытка уничтожить конвоиров тяжелым гипнотическим взглядом успехом не увенчались: казаки закинули добычу в карету, сами следом, кучер тронул лошадей.
— Святого человека повязали, — покачала головой какая-то баба.
— В каком месте он святой-то? — ехидно осведомилась другая. — В уде, разве? Тот, говорят у него прям-таки чудеса творит!
А некий рабочего вида молодой человек, что шёл упругой походкой по делам, вдруг остановился как вкопанный — верно, вспомнил, что забыл что-то, и столь же стремительно пошёл обратно.
Миновав два квартала, он зашёл в неприметную контору, и сразу кинулся к секретарю.
— Миша, мне очень нужен телефон.
