Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – штатгалтер
Лютер намного позже, а вот явление Иисуса примерно совпадает с началом нового недовольства ангелов, хотя и не точно. Они вроде бы начали скрежетать несуществующими зубами чуточку позже. Ну да, уже после того, как учение Христа окрепло, выдержало гонения римских императоров и стало государственной религией в Риме, а затем пошло мощно шириться во все стороны.
Я стукнул себя кулаком по лбу. Если триггер недовольства – учение Христа, то чем же вызвана неприязнь ангелов к человеку? Христианство гораздо чище, выше и совершеннее всех предыдущих, будь это язычество или даже просвещенный зороастризм…
Вроде бы все должно быть наоборот, ангелы должны бы приветствовать появление Христа… Или что?
Блин, насколько же проще действовать мечом, а не мозгами! Догнал, прыгнул, ударил. Догнал, прыгнул, ударил. Догнал, принял удар его меча на щит, а его самого по дурной голове со всего размаха!.. Эффектно, красиво, зримо. И без такого напряга, как сейчас, когда череп трещит, словно молотом получаю удар за ударом, а действия нет, потому как-то не то…
Что же произошло, что произошло…
Глава 4
Сэр Жерар появился на пороге, я вскинул голову и уставился на него непонимающим взглядом.
– Что? Маркус?
– Нет, – ответил он, – пока только граф Гуммельсберг.
– Эта катастрофа поменьше, – согласился я. – До особого распоряжения его пропускать всегда, не испрашивая моего разрешения. Так мы сведем церемонии почти к минимуму.
– Составите список? – поинтересовался он. – Коротенький, на полдюжины имен, не больше?
– Составлю, – согласился я, потом отмахнулся: – Делайте сами, вы же всех знаете. Потом кого-то вычеркну, кого-то добавлю.
Он удалился, Альбрехт вошел быстрый, моложавый, разодетый в пух и прах, и настолько собранный, что выглядит чуть ли не моложе меня. В серых глазах тот же суровый юмор успевшего повидать мир человека, очень неглупого, быстро все схватывающего и оценивающего точно и правильно.
– Ваше Величество! – сказал он, сокращая ритуал, и, сорвав с головы немыслимой расцветки шляпу, помахал ею над носком выставленного вперед сапога.
– Дорогой друг, – сказал я тепло, – как там вдалеке от Геннегау?
– Мы прошли до самой стены, отгораживающей Вестготию. Во всем королевстве осталось не больше дюжины лордов, что заперлись в крепостях и готовы дать отпор. Не знаю, на что и надеются.
– Погибнуть непокоренными, – ответил я.
Он взглянул остро.
– С прилетом Маркуса?
– Да, – сказал я. – Все-таки хоть какое-то удовлетворение. Не сдались, дескать… Шляпу можете положить в это кресло.
– Они уверены в своей правоте! – ответил он, посмотрел на шляпу, но в кресло положить не решился, король по благородной рассеянности может сесть с размаху.
– Мало быть правым, – ответил я. – Надо быть правым вовремя.
– Ваше Величество?
– Когда победим Маркуа… Граф, не смотрите так. Я сказал «когда», а не «если»! Когда победим небесную нечисть, у этих лордов, пожелавших отсидеться в своих гнездах, пока будем проливать кровь в самой жестокой в истории битве, будет реквизировано все, даже имена!
Он сказал серьезно:
– Народ это поймет, ваше величество.
– Потому, – велел я чуть строже, – сейчас не церемоньтесь. Кого удастся схватить – уничтожайте на месте. Остальных запугивайте сильнее, ужасы рисуйте пограндиознее.
Он кивнул.
– Все понятно, Ваше Величество. Тогда все те чистки, которые проведем, после победы покажутся королевству ласковым почесыванием.
– Вот-вот, – сказал я хмуро, – какое это счастье, сказал один философ, когда тебя понимают.
– Приходится, – ответил он со вздохом. – Мы не можем позволить, чтобы народ увидел ваши руки по локоть в крови и плоть младенцев на зубах.
– Мудро, – сказал я. – Не люблю вмешиваться в свои личные дела, пусть расхлебывают другие. Что-то у вас шляпа какого-то странного фасона, граф.
– Ваше Величество, мы вправе мыслить иначе, чем вся эпоха, но не вправе одеваться иначе!
– Конформист, – буркнул я. – Хотя лучше быть им в одежде, чем… Граф, пока отдохните с дороги, я приведу тут все в порядок… прежде всего свои мудрые, но какие-то неотесанные мысли, потом выберем короткую и прямую дорогу к победе.
Он поклонился.
– Ваше Величество…
Я все еще работал с бумагами, когда дверь кабинета беззвучно отворилась, я прислушался, сказал с удовлетворением:
– Бабетта…
За спиной весело прозвучал приближающийся голос:
– Я что, громко топала?..
– Благоухаешь, – ответил я, поворачиваясь. – Всеми фибрами. Ты мой луч света в темном и мрачном царстве. Дай на тебя хоть посмотреть… Сколько всяких морд насмотрелся…
Она сказала весело:
– Можешь даже потрогать. Ты что-то невеселый, даже усталый. Впервые, кстати, вижу тебя усталым. Что-то особенное?
– А ты как думаешь?
– Думаю, – ответила она, – очень особенное.
Я кивнул ей на кресло напротив, однако она легко и просто села мне на колени, но не прижалась таким зовущим телом, а даже отодвинулась и всматривалась в мое лицо внимательно и с сочувствием.
– Ты одна мне ростом вровень, – сказал я невесело, – стань же рядом брови в брови…
Она посмотрела с интересом.
– Ростом вровень?
– Чтобы женщина, – объяснил я, – была одного роста с мужчиной, она должна быть ему по плечо. Как вот у нас. У тебя какой рост?
Она поджала губы.
– Еще спроси, сколько я вешу и сколько мне лет! Благородному человеку достаточно знать о подруге, что она родилась.
– А ты разве подруга? – спросил я.
Она сказала мягко:
– Хотела бы ею быть. Или хотя бы стать. Честно!
– Разве мы не политики? – спросил я. – А в политике приходится делать много такого, чего не следует делать.
– Между друзьями?
– Между друзьями, – согласился я. – Разве в политике есть место для дружбы?
Она посмотрела очень внимательно, я со всей твердостью выдержал ее испытующий взгляд.
– Я не верю, – сказала она так же мягко. – Не верю, что ты говоришь серьезно. Ты не такой, Рич! Самое смешное, и я не такая. Мы оба с удовольствием играем в эту жестокую и увлекательнейшую игру, бахвалимся своим цинизмом и пренебрежением к морали и общепринятым нормам… простых людей, хотя мы недалеко от них ушли, но это нравится только сначала, когда наслаждаемся как бы свободой от родительской опеки…
Я слушал внимательно, а когда она остановилась и смотрела в ожидании реакции, сказал так же мягко:
– Спасибо. Правда, спасибо. Очень хорошо сказала. С чувством и проникновенно. Смотри, моя скупая мужская слеза уже почти готова пролиться и прожечь столешницу.
Она улыбнулась.
– Да ну тебя! Все сводишь к шуточкам. Неужели трудно поверить, что я говорила серьезно?
– Поверить нетрудно, – сообщил я. – Но опасно.
– Ах, Рич, – сказала она с укором, – мне, конечно, все равно, что ты про меня думаешь, но я хочу знать, какого ты обо мне мнения!
– Сама знаешь, – ответил я.
– Какого?
– Нет уж, – возразил я. – Сказанное слово вслух есть ложь, тебе это знакомо. Потому не будем друг о друге. Надеюсь, ты сумеешь переместиться на Юг в безопасное место, когда Багровая Звезда рухнет на землю всей смертоносной тяжестью?
Она посмотрела исподлобья.
– А ты?
– Мужчины должны принимать вызов, – ответил я.
– Ты не поверишь, – ответила она раздельно и глядя мне в глаза, – но такие есть и среди женщин.
– Верю, – сказал я и даже хотел назвать несколько имен великих женщин, но это значило бы чуточку обесценить ее гордые слова, и я только повторил: – Верю, Бабетта. Ты как раз такая. Как я понимаю, ты уже успела побывать за эти дни на Юге?.. Как здоровье императора?
Она улыбнулась.
– Он в полном здравии. Но, учти, я не была на Юге.
– Да? – переспросил я в сомнении. – А пахнет Югом. Впрочем, это неважно, ты сама вся южная и знойная.
– Ой, – сказала она счастливо, – я уже раздеваюсь!
– Только попробуй, – пригрозил я. – Наиболее близким лордам я разрешил входить без стука. В смысле, без объявления церемониймейстером всех титулов.
Она посмотрела с укором.
– Ну так это же наиболее близким… Или и близким нельзя видеть меня во всей красе? Что, я уже некрасивая?
Посмеиваясь, я сотворил широкое блюдо и горку разных пирожных, с женщинами лучше всего проходит этот нехитрый фокус, затем на противоположных краях стола возникли два дивных фужера с вином немыслимого здесь аромата и вкуса.
– Намек поняла, – произнесла она так же легко и, соскочив с моих колен, тут же плюхнулась в кресло. Ее пальцы осторожно подняли фужер за тонкую ножку.
– Кажется, – произнесла она задумчиво, – я понимаю, почему никто из наших магов, даже самых-самых, не смог сотворить ничего подобного.
– Пытались? – поинтересовался я.
Она кивнула.
– А ты как думал?
– И почему же?
– Магия творит только то, – пояснила она, – что человек очень хорошо знает, чем пользовался, часто держал в руках, считает привычным и обыденным.
