Владимир Поселягин - Мальчик из будущего
– Отберут эту песню у Муслима. Точно отберут, – вздыхал тот.
– Это плохо? – уточнил я.
У певца было не спросить, он остался в зале.
– Да не сказать что плохо, слышно же, что Валерьянович действительно поёт её лучше, раскрывает шире, аж мурашки по коже.
– А-а-а, собственник вы, – усмехнулся я. – Понимаю, сам такой.
Едва мы дошли до машины, обсуждая некоторые сегодняшние моменты, как нас догнал один из работников оперетты и попросил вернуться. Делать нечего, пошли обратно. Как выяснилось, пообщаться хотели с одним мной.
– Здравствуй, Максим, ты не расстроишься, что песня уйдёт другому певцу? – спросил заместитель министра культуры РСФСР.
– Пусть поёт тот, кто делает это лучше, – вздохнув, согласился я. – Однако я обещал Муслиму Магометовичу пять песен, а на выходе получается четыре, пятую забирают. Значит, я должен ему ещё одну, причём не хуже.
– На этот великий праздник нашей страны ты уже никак не успеешь, будем ждать к следующему.
– Боюсь, три с половиной года придётся ждать, – отрицательно покачал я головой. – Слово себе дал, что до восемнадцатилетия не напишу больше ни одной песни, а я слово держу.
– Почему же ты себе это пообещал? – нахмурился тот.
– Причин объяснять не буду, просто пообещал. Виновных искать не нужно.
– А может, просто уже не можешь? – немного хитро улыбнувшись, спросил замминистра.
– Обвинять меня в плагиате или краже песен и музыки не стоит. Я их написал, да и сейчас у меня в памяти крутятся сотни новых песен и мелодий. Только я уже сказал. Восемнадцать будет, тогда и займусь ими. На слабо тоже не берите, я сам в этом дока.
– Ясно. А Муслиму Магометовичу что хочешь подарить, ты сказал, что должен теперь ему одну песню? – всё допытывался замминистра.
Певец стоял тут же, чуть сбоку, мы были окружены людьми, которые ловили каждое слово. Лещенко тоже был в этой толпе.
– Действительно, Муслим Магометович, тут есть часть моей вины, всё же пятая песня от вас ушла, как я понял. Что вы хотели бы видеть в репертуаре пятой песнью? Какая тема?
– Хотелось бы о войне.
– О войне? – задумался я. – Если есть гитара, напою. Посмотрим, понравится или нет. Я её в девять лет написал.
Мне достаточно быстро принесли гитару, и я попробовал её, немного поиграв несколько разных композиций, после чего, настроив под себя, ударил по струнам и запел:
Мы так давно, мы так давно не отдыхали.Нам было просто не до отдыха с тобой.Мы пол-Европы по-пластунски пропахали,И завтра, завтра, наконец последний бой.
Ещё немного, ещё чуть-чуть,Последний бой – он трудный самый.А я в Россию, домой хочу,Я так давно не видел маму!А я в Россию, домой хочу,Я так давно не видел маму…[8]
Допев песню до конца, я на секунду замер, положив пальцы на струны, и поморщился.
– Чёрт, до конца всё же спел, а ведь хотел до средины… Увлекла.
– Не надо расстраиваться, – похлопав меня по спине, сказал замминистра, которого я так и не узнал, как зовут, нас друг другу не представили. – А вот песню тебе всё же записать нужно, не то забудешь, да и ноты тоже. А так я вижу, ты действительно полон талантов и песни у тебя есть.
Отвечать на это я не стал, лишь пожал плечами и вернул гитару музыканту, который мне её дал. Замминистра ещё немного поговорил, политики коснулся, долга к Родине и всего такого, после чего поблагодарил меня за отличные песни, и мы расстались. Обратно шли с Муслимом Магометовичем и его ансамблем, обсуждая новую песню, которую я напел. Певцу она понравилась и в принципе для его голоса подходила, поэтому он раскручивал меня на то, чтобы я выдал ему её сейчас. Однако тут я проявил принципиальность, но с тяжёлым вооружением в виде дяди Адика стал уступать им позиции. Нет, раньше я им песню не выдам. Через три с половиной года, как и обещал, но не одну, а две, обе лучшие из всего, что у меня есть. Еле отделался.
Мы попрощались с Муслимом Магометовичем до завтра, увидимся на концерте, и меня повезли в детдом. Дядя Адик попросил меня не опаздывать. Я лишь пожал плечами: не от меня зависит, я снова не принадлежал себе. А как я жил неделю после побега, до сих пор воспоминать приятно, сам себе хозяин, делай что хочешь. Нет контроля, и это нравилось больше всего.
Я улёгся на своей кровати, заложив руки за голову, размышляя. На концерт я завтра всё же пойду, на салют тем более, а вот в воскресенье дам дёру. Не стоит ломать планы из-за капризов правовой и воспитательной системы государства. Это в будущем воспитатели держали нас в ежовых рукавицах, находя подход к каждому, отчего не рыпнешься, а тут, почувствовав свободу, терять её не хотел ни в коем разе.
Парад и концерт прошли просто замечательно. Парад я смотрел, стоя рядом с директрисой в первых рядах, рядом с приглашёнными гостями. Сегодня она меня сопровождала. Потом мы направились в Кремлёвский дворец съездов на праздничный концерт. Всё серьёзно, монолитно. Дядя Адик проводил нас на наше место, согласно приглашениям, и убежал за кулисы. Ему ещё работать. Поначалу выступали разные политические деятели, Брежнев закатил длинную речь, после чего и начался в принципе сам концерт. Судя по нескольким массивным камерам, его и по телевизору покажут. Правда, у нас в детдоме телевизора не было, не посмотришь. Под конец исполнили и «День Победы».
Вернулись мы к трём часам дня. Директриса тут же убежала – у её ансамбля ещё несколько выездных выступлений, один прошёл без неё, остальные будет вести она сама. Арендованный автобус уже ждал. Я в этом и раньше не участвовал и сейчас не буду. Отмазка та же – не могу, заикаюсь, дар речи теряю на людях. Пока проходит.
Я сдал в гардероб праздничный костюм, который на сегодня выдали, и получил свою одежду. Пройдя в спальную комнату, я увидел на своей постели мою гитару. Хм, значит, решили вернуть незаконно отобранный инструмент? Похоже, наши отношения потеплели. Доверие показывают, мол, мы тебе доверяем, и ты нас не подведи? К чему? Я всегда честно говорил: лето буду проводить на море, как меня ни уговаривай. По-другому не будет.
– Здорово, вернулись уже? – спросил вихрастый паренёк моих лет, Толя Баянов, он зашёл за мной следом.
– Минут пять назад.
– А я на Красной площади был. Видел, какая боевая техника шла? Мощь. Нет, я точно в военное училище поступать буду.
– Каждый может разрушать себя как хочет, вот и у тебя свой жизненный путь, – пробормотал я.
– Ты постоянно что-то говоришь, а что, непонятно. По нормальному скажи, – ответил он, усаживаясь на свою кровать и снимая уличную обувь: баба Валя, похоже, проморгала его, я вот свою снял у входа.
– Если по-простому, что делать – это твоё решение. Захочешь – станешь военным. Не захочешь – не станешь.
– Ну так бы и говорил, – кивнул тот довольно. – А то вечно загнёшь такое, хоть убегай. Кстати, ты чего вернулся-то? Вроде на море хотел?
– Не вернулся, а вернули. Поймали.
– А-а-а, ну теперь держись. Я когда полку у секретаря прибивал, она попросила помочь, то видел списки наших троечников, которых отправляют в трудовые лагеря на перевоспитание. Ты в списке, первого июня отправляешься. Я, правда, не понял куда, название не выговоришь.
– Да ладно? – удивился я, привставая с кровати.
– Я сам глазам не поверил, чуть по пальцу молотком не попал. Точно говорю. В трудовой лагерь, а не в лагерь отдыха. Перевоспитывать тебя будут.
– Что за глупость, ясно же, что я сбегу.
– Глупость не глупость, а тот список на её столе. Вчера его видел.
– Я-асно, – протянул я и, резко встав и подхватив гитару, под любопытным взглядом Толика направился из комнаты.
Где остальные пацаны, не знаю, видимо, гуляют, но хорошо, что пока тихо. Я зашёл в спальную комнату другой группы, где жили ребята на три года младше меня.
– Антона нет? – спросил я у тройки пацанов, игравших в карты на кровати.
Они было дёрнулись, когда я входил, от воспитательницы шифровались, но, увидев меня, успокоились и продолжили играть.
– Он выступает, уехал куда-то.
– Ясно. Передайте, что я ему гитару оставлю в подарок. Пусть бережёт её.
Я положил гитару на кровать Антона. Он был отличным гитаристом, но своего инструмента не имел, мы с ним часто выступали, так что подарок был сделан тому, кому нужно. Антон давно в мою красавицу был влюблён. Поправив складку на чехле, я вздохнул и вышел из комнаты. Пацаны большими глазами смотрели на меня, они знали, как я берёг инструмент, поэтому не могли понять, как я с ним расстался. Думал записку Антону накидать, но решил, что не стоит, тот и так оценит подарок.
Я перебрался в соседний корпус и оказался на административном этаже. Тут же было несколько учебных классов. Дождавшись, когда секретарь выйдет по делам, я проник в её кабинет и быстро просмотрел записи на её столе. Толя не солгал, и глаза его не подвели, был список, и я в нём тоже был. Меня отправляли в степи Узбекистана. Да-а, оттуда не сбежишь, наверняка на десятки километров вокруг пустыня.
