Господин следователь. Книга 2 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич
— Какие версии? — не понял пристав.
— Самые сказочные, нелепые, — уточнил я. — Мы-то с вами исходим из того, что преступление либо совершено в нашем городе, либо жертву вывезли в сторону Ботова, где убили и ограбили. Если все не так было?
— А как?
Хотел выдать такую версию — мол, в Череповце, либо вблизи города, имеется постоялый двор, куда хозяева заманивают путников, а там их убивают и грабят. Но это перебор. Такое было возможно при царе Горохе, но не в девятнадцатом веке. Прятать трупы, сбывать краденое — очень сложно. И с лошадьми да колясками заморочки. Раз-другой прокатит, потом об этом узнает полиция. Подумаем о другом варианте.
— Предположим, — принялся я фантазировать. — В самой деревне Ботове обитают разбойники. Днем они в земле ковыряются, по ночам на промысел выходят. А мимо ехал в коляске или кибитке проезжий, они на него напали, убили и ограбили. Как вам такой вариант?
— Не пойдет, — покачал головой Абрютин. — По службе на Кавказе знаю — не станут разбойники около своего дома грабить, внимание к себе привлекут. Известно, не дерет волк скотину около логова. А наши ли грабители, тамошние ли абреки — без разницы. Но, если предположить, что убили и ограбили местные, тело бы понадежнее спрятали, не у дороги бросили. Но Ботово, на всякий случай, проверить нужно. Вдруг там коляска чужая во дворе стоит, кони? Распоряжусь, чтобы урядник проверил.
Разумно. Сомнительно, чтобы у крестьян что-то осталось, тем более — кони, но проверить надо.
— Ваше высокоблагородие, разрешите и мне? — подал голос фельдфебель. Дождавшись разрешения, сказал: — А если покойника не с нашей стороны привезли, а с другой? Покойника, или пока он живым был, могли где-то на постоялом дворе замочить, что по тракту, в сторону Вологды.
— Что сделали? — в один голос переспросили исправник и пристав.
— Э, замочили, убили, то есть, — растерянно сказал Фрол, посмотрев на меня. — Его благородие, господин следователь так говорит, нам понравилось. Он объяснял, что замочить — от слова мокруха. Так убийство на птичьем языке именуется, на котором бандиты и воры разговаривают. Его еще блатной музыкой именуют, или феней.
Я едва сдержал смех. Ишь, опять. А ведь не помню — когда брякнул про «мокруху» и как городовым объяснял — откуда эти словечки пошли. Здесь, кстати, тоже существует жаргон, только он отличается от знакомой мне фени. Ни в жизнь бы не догадался, что конокрады девятнадцатого столетия именуют коней скамейками, а воры, специализирующиеся на кражах церковной утвари, именуют храм клюквой.
— Ты, Егорушкин, господина следователя слушай, но слова странные следом за ним не повторяй, — назидательно сказал исправник. — Иван Александрович человек образованный, словечек непонятных уйму знает, но ему можно. А ты попросту говори — убили.
— Виноват, ваше высокоблагородие. Так я чего говорю? А если убили где-то в Доре, а то и в Никольском? Там почтовые станции, постоялые дворы. Убили, а потом у Ботова выкинули.
— Согласен, — кивнул исправник. — Значит, нужно отдать приказ конной страже, чтобы и эти станции проверили.
— Еще к стражникам нужно кого-то из городской полиции присоединить, кто в теме, — сказал я. — Хотя бы Егорушкина. Пусть он с урядником и стражниками все обыщут и шороха наведут.
Кажется, теперь точно, все. Задачи поставлены, осталось их выполнить.
[1] Так проходит земная слава. (лат.)
[2] Современные исследователи считают, что «Записки Путилина» принадлежат не Ивану Дмитриевичу, а другим людям.
Глава двенадцатая
Свежий кавалер
Его Превосходительство действительный статский советник Лентовский выглядел довольным.
— Поздравляю вас с первой наградой! Да еще с какой!
Председатель Окружного суда вручил мне красную коробочку и лист твердой бумаги, свернутый в трубку.
Мои сослуживцы, присутствующие на церемонии захлопали, но аплодисменты были жиденькими, а взгляды — достаточно кислыми. Понимаю. У господ судейских, мало у кого имеются ордена. У Лентовского, как и у моего будущего тестя — Анна на шее и звезда Станислава, у его помощника — надворного советника Вангергейма награды пониже — Станислав 2 степени и Анна 3-й, у окружного прокурора Книснеца — Станислав 3 степени. У остальных — ничего. Не балует император провинциальных чиновников, не балует. С другой стороны, Череповецкий окружной суд создан сравнительно недавно, чиновников сюда собрали из других городов, а порой — вырвав их из других ведомств, так что и с наградами сложности.
Первым делом, разумеется, открыл коробку. А там⁈ Елы-палы, не может быть!
Когда меня вызвали в кабинет Председателя, намекнув, что ждет какой-то приятный сюрприз, я ждал, максимум, благодарности министра, возможно — Высочайшей благодарности (рановато). Пока поднимался на второй этаж, мысленно нарисовал орден Станислава 3-й степени и примерил его на грудь. Над этим орденом любят посмеиваться — мол, несерьезно, но все носят с гордостью. Он бы у меня на мундире смотрелся красиво, перед Леночкой было бы чем хвастаться.
В коробке лежал красненький крест, с позолотой по краям, а в центре — нечто беленькое и с завитушкой. Не то вензель, не то стилизованное изображение лица. Лента на орденской планке черная с красным. Это у нас что? Батюшки, так это Владимир четвертой степени! Точно такой же носит наш городской голова Иван Андреевич Милютин. Но ему награду вручили за оказание помощи голодающим.
— Давайте, помогу, — любезно предложил Лентовский, забирая коробочку и вытаскивая из нее орден.
Председатель Окружного суда закрепил орден святого Владимира у меня на груди[1], посмотрел, покачал головой, перезакрепил. Убедившись, что крестик утвердился ровно, полюбовался на свою работу и строго напомнил:
— Господин титулярный советник — не забывайте, что Владимир четвертой степени обязан к постоянному ношению.
Как он меня назвал? Титулярный?
Видимо, взгляд мой был достаточно красноречивым, потому что Николай Викентьевич улыбнулся и кивнул на грамоту, что я держал в руках — мол, разверните.
Развернул. Сверху, типографским способом, написано:
Божію Милостію
Мы, Александръ третій
императоръ и самодержецъ
Всероссійскій, царь польскій, Великій князь финляндскій
и прочае, и прочае, и прочае
Дальше шел рукописный текст неизвестного канцеляриста, обладающего красивым почерком:
Нашему титулярному совѣтнику, судебному слѣдователю Череповецкаго окружнаго суда Санктъ-Петербургской судебной палаты Ивану Чернавскому
Въ воздаяніе отлично-усердной службы и особую храбрость и мужество при задержаніи преступника по засвидетельсву начальства
Всемилостливѣйше пожаловали Мы васъ Указомъ отъ 22 октября 1883 года Капитулу даннымъ Кавалеромъ Императорскаго и Царскаго ордена Нашего святаго Владиміра четвертой степени.
Грамоту во свидѣтельство подписать Орденскою печатью укрѣпить и знаки орденскіе препроводить къ вамъ Повелѣваемъ Мы Капитулу Россійскихъ и Царскихъ орденовъ.
Эх, почему в грамоте нет подписи самого императора? Классный бы был автограф. С другой стороны, если бы Его Величество подписывал все бумаги, что проходили через его руки, у него указательный палец бы покрылся мозолями, как у меня, в бытность студентом.
— Господа, благодарю вас, не смею больше задерживать, — сказал Лентовский подчиненным, а те, с некоторым облегчением, принялись покидать начальственный кабинет. Не сомневаюсь, что сейчас начнут перемывать мне косточки. Скажут, небось — мол, папочка подсуетился. А иначе, как понять, что орден, положенный надворному советнику, попал на грудь к коллежскому секретарю?
Повинуясь взгляду начальника, а не фразе из знаменитого фильма, которая стала штампом, отошел в сторонку, чтобы не мешать коллегам.
