Воздушные рабочие войны. Часть 2 (СИ) - Лифановский Дмитрий

— Эх, не везет мне с девушками! — показушно понурился лейтенант и снова молодцевато приосанился, — и все равно я, наверняка, лучше твоего жениха! Не уберег он тебя!

— Уберег, — шутить расхотелось. Настя с тревогой посмотрела на Сашку, — собой закрыл.

— Твой жених? — нахмурившись, спросил лейтенант. Настя кивнула. — Извини, не знал. — Девушка еще раз кивнула. О чем тут было говорить?

— Да, Рашад, тут ты без шансов, — неожиданно подал голос санинструктор, кивнув на Сашкины подполковничьи погоны и блеснувшие в сумраке землянки Звезды Героя, и посмотрев на Настю добавил, — ты не переживай, девочка, все хорошо будет с твоим джигитом, — Настя даже не подумала обижаться на нарушение субординации, слишком много было в голосе этого пожилого мужчины сочувствия и участия, — в госпиталь только ему надо, — продолжил санинструктор.

— Что-то серьезное, дядя Гедим? — тоже не по-уставному спросил лейтенант. Настя вдруг подумала, что эти двое мужчин поразительно похожи, только лейтенант был стройней и немножко поменьше своего родственника.

— Нет, — а потом, подумав, все-таки добавил, — Не знаю. В госпиталь надо. Осколок — ерунда, вытащат, и заживет все. А вот голова… В госпиталь надо, — повторил мужчина.

Но сразу в госпиталь не получилось. Бой вспыхнул с новой силой. Где-то там, в стороне немецких позиций разгоралась жаркая стрельба, послышались хлопки мин. Лейтенант Рашад, Настя так и не узнала его фамилию, подскочил к узенькой амбразуре, расположенной под самым перекрытием и долго куда-то вглядывался, потом спокойно повернулся к санинструктору.

— Дядя Гедим, мне туда надо, — он махнул головой в сторону боя, — Пригляди за летчиками.

— Беги уже, раз надо, — махнул рукой дядька, и лейтенант тут же выскочил наружу, подхватив пистолет-пулемет неизвестной Насте конструкции. — Ты не обижайся на него, девочка, — дядя Гедим посмотрел на Настю, — он хороший, только язык без костей, — удивительно, но санинструктор правильно, красиво и совсем без акцента говорил по-русски, в отличие от всех, кого Настя здесь встретила, за исключением, пожалуй, только полковника Старожилова. — Племянник это мой, — ни с того ни сего пояснил мужчина, — сестры сын. Уберечь его просила. Плакала. А как тут убережешь? Война, вон какая! Девочки воюют, — он покачал головой, глядя на Настю, — совсем детишки.

Внезапно в землянку заскочил разгоряченный боец и что-то не по-русски прокричал санинструктору. Тот подскочил и, схватив несколько сумок с красным крестом, лежащих тут же неподалеку ринулся на выход. Уже откинув край плащ-палатки, закрывающей выход наружу, он обернулся:

— Идти мне надо. Раненые там, — он махнул рукой, — я пришлю кого-нибудь, — полог плащ-палатки закачался, оставив Настю с Сашкой одних. Девушка встала, подняла верх комбинезона, просунув руки в рукава, застегнула застежку и подошла к Сашке. Голова парня по самые брови была замотана бинтом, из-под которого проступал пятнышко крови, на белом заострившемся носу блестели бисеринки пота. Взгляд был мутный, полный боли. Настя от жалости закусила губу.

— Что, хреново выгляжу? — суть слышно просипел Сашка, — Надо было соглашаться с лейтенантом, — он попытался улыбнуться, но получилась лишь болезненная гримаса.

— Дурак ты, Стаин! — полными слез глазами посмотрела на него девушка, — Хоть и подполковник!

— Дурак, — согласился Сашка и прикрыл глаза. Настя устало села у него в ногах.

А буквально через несколько минут, нескончаемым потоком начали приносить раненых. К пожилому санинструктору присоединились еще медики. Землянку наполнили стоны и крики. А еще металлический запах крови и отвратительный, вызывающий рвотные позывы, разорванных кишок. Настя, по старой госпитальной памяти, стала помогать медикам. Мечась между ранеными бойцами. Оказалось это не все. Были и еще раненые. В том бою, который они видели сверху и еще до этого. Только размещены были они в других землянках. А раненых все несли и несли. Одних в землянки, а других… Их выносили и аккуратно складывали неподалеку в низинке. Рядком, как в строю. Чтобы потом похоронить. До наступления заката. Всех в одной братской могиле. А потом, пришел Старожилов и приказал эвакуировать тяжелораненых в тыл, пока появилась пауза в бою. Он еще о чем-то пошептался с Сашей, но о чем, Настя не знала, была занята, бинтуя, подвывающего сквозь зубы парня, которому пуля раздробила кисть.

Так они и оказались в этой видавшей виды полуторке, с пробитыми осколками бортами. Машина, поднимая пыль, переваливаясь, ехала по проселку в тыл, а мимо в сторону фронта двигались и двигались колонны красноармейцев в пропыленных гимнастерках. От Керчи шло переброшенное проливом подкрепление. И у любого, кто видел эти колонны, крепла уверенность, что город Красная армия не отдаст!

IX

Подхватив вещмешок, Костя выпрыгнул из кузова видавшей виды полуторки, махнув на прощание водителю рукой, вторая бережно прижимала к груди довоенную «Лейку» в, некогда темно-коричневом, а сейчас потертом до рыжины, кожаном чехле. Подарок Женечки, второй жены, с которой он расстался за год до войны. Ради Вали. При мысли о Валентине сердце сдавило тяжелой тоской. Изменила! Предала! А ведь он ее любил! Любит! До сих пор! Усилием воли загнал черные мысли глубоко внутрь. Нельзя! Не сейчас! Да и потом нельзя! Все равно простит ее. Так зачем себя мучать? Валю не изменить. Да и ему уже не измениться. Какой есть, такой есть.

— Стоять! Кто такой?! — непонятно откуда перед ним буквально материализовался боец НКВД, по спине пробежал знакомый холодок. Чутье подсказало, что он на прицеле. Надо же, как далеко выставлены посты! До места, откуда взлетали самолеты, оставалось не меньше километра, да и само Багерово было прилично в стороне. По идее, ему и надо было ехать в Багерово, вместе с колонной, формируемой в Керчи. Но это пришлось бы ждать ночи, когда будет возможно передвижение техники. Тут и попалась ему эта попутная полуторка. Одиночные машины ездили на свой страх и риск. Хотя какой тут страх? По сравнению с 41–ым баловство одно. Если и появлялись где-то на горизонте немцы, тут же на них бросались истребители с красными звездами, не давая разгуляться стервятникам. Да и в войсках порядка стало больше. ПВО, меры маскировки, секреты и посты типа того, что остановили сейчас его. Еще в феврале, когда он был в Крыму в последний раз, здесь были бардак и неразбериха. Скопление войск, никто не знал, где какая часть находится, куда двигаться, где занимать оборону. А еще дожди и распутица. Казалось, надави немцы чуть посильней и все посыплется. Но нет! Разобрались, навели порядок, выровняли фронт, закрепились в обороне. А вообще, армия изменилась. Сильно! Неузнаваемо сильно! Начиная с весны. Нет. Даже раньше. С декабря сорок первого. С разгрома немцев под Москвой. А потом был Ленинград. Как ему хотелось тогда оказаться там, на севере, где победа. Они сидели тогда с батальонным комиссаром Николаевым в сырой, хлюпающей желтой жидкой грязью землянке, только утром отбитой у румын, когда по радио объявили и взятии Шлиссельбурга и прорыве блокады. Тогда же он впервые услышал о вертолетчиках. Да и про Стаина вроде писали у них в «Красной звезде». Если только про того Стаина. Как-то мимо него тогда прошла эта статья. Да и мало ли Стаиных в армии. А сколько было тогда радости и ликования! Казалось вот-вот и начнется здесь, на юге.

Но время шло, а не начиналось. Становилось только хуже. Когда в середине марта он уезжал из Крыма в Москву, в воздухе витало тяжелое предчувствие катастрофы. Каждый день потом, слушая радио, открывая газеты, он ждал сообщения, что наши оставили Крым. Но нет. В Крыму и на Южном фронте идут бои местного значения. Так писали в газетах. Так сообщало Совинформбюро. А потом немцы пошли в наступление. И ничего! Обломали зубы! И вот он снова здесь. Интересно, Николаев жив еще? Безрассудной же храбрости человек. Вспомнилось, как они шли в атаку, на ощетинившиеся пулеметами румынские позиции. Третью атаку, или четвертую. Все поле усыпано убитыми и ранеными, крики, вой раненых, люди не хотят подниматься под шквальный огонь. И тогда батальонный комиссар встал и повел их за собой. Спокойно, будто на прогулке. Пришлось и ему шагать рядом. Чтоб не потерять уважение этого человека. Тогда второй раз в жизни Косте было до одурения страшно. Первый раз былв душной подводной лодке у берегов Румынии. Вот же! Опять румыны! Проклятые мамалыжники!