Под знаком Альбатроса - Алексей Иванович Гришин
Вот это да! От неожиданности даже оскорбленным себя не почувствовал. Вот это порядки на родной земле.
Но спорить не стал, безропотно отдал полгульдена, благо не обеднел. Зато на выписанной еще в Амстердаме подорожной волшебным светом засияла золотистая печать, свидетельствующая, что ее владелец имеет право свободно передвигаться по территории Гибернии. Соблюдая, естественно, существующие ограничения.
Да уж, ограничений, как выяснилось, хватало. До Линча доходили слухи, что на родине его земляков зажимают все круче и круче, ну так-то слухи. Мало ли, о чем кабацкая пьянь треплется. Но чтобы все было настолько плохо!
Ведь всего семнадцать лет прошло. Или это только в Доблине так? Надо будет поговорить с капитаном, чай в одной компании работаем, подскажет выход. Нет, правда, не пешком же идти в родную Дрогеду — приморский городок в полусотне миль к северу от Доблина.
* * *
Родина! Вроде как. Воздух, в котором смешались запахи моря, скошенных полей и лесов. Где-то, наверное, есть и он. Только не в городе, пахнущем, как и все другие, жареным мясом, навозом и нечистотами, кое-как смываемыми по мерзким стокам в сторону того же моря.
Два с половиной фунта — серьезные деньги, на которые не один месяц может прожить небольшая крестьянская семья. Похоже, местные хозяева жизни очень не хотят, чтобы раз уехавшие кельты возвращались. Например, для того же матроса такой сбор неподъемен. Но капитан, пусть еще и не построенного корабля, может себе позволить многое. В том числе и навестить родителей в ставшей негостеприимной Гибернии. Только шпагу снять! Ибо дикарям, именно так сказал тот чиновник, дикарям носить оружие запрещено. Чтобы, стало быть, не впали в буйство и не обидели приличного человека. Друг друга-то режьте на здоровье, но в своих лесах, где таким самое место, раз уж сподобил нас Спаситель терпеть такую шваль.
В эту мерзкую погоду улицы пусты, лишь одна повозка стоит на перекрестке, да кучер на облучке сидит, сгорбившись и укутавшись в длинный плащ.
Что там говорилось о запрете пользоваться экипажами? Не будем рисковать, представимся истинным уроженцем империи.
— Эй, дружище, мне надо в Дрогеду!
— А я здесь при чем? — Возница сиплым голосом говорил на имперском, но с могучим кельтским акцентом. — Сказано, что еретиков возить запрещено. Тебе надо — ты и топай, а я с патрулем объясняться не желаю. Дорого это и больно.
Вот, значит, как? Ну-ну.
— А если я тебе уши прочищу? — Линч продемонстрировал здоровенный кулак — единственное, что не заплыло жиром с тех славных пор, когда приходилось скакать по вантам. — С чего ты взял, что я еретик? Ты-ж даже документов моих не видел.
— Вы, добрый господин, не ругайтесь зря, а документы свои можете себе хоть на лоб приклеить, все равно за милю видать, что вы рыжий кельт, да еще и моряк. А моряки веру отродясь не меняли, это уж точно.
Ах ты тварь глазастая! Может, и впрямь в морду мерзавцу зарядить? Мысль, конечно, интересная…
— Так и ты на имперца не слишком походишь. Из какого клана будешь?
Возница откровенно смутился.
— Вам-то что? Ну из О,Нейлов я, септ Линчей, дальше что?
Вот это совпадение!
— И я тоже! Я тоже Линч! Отец ферму держит в пяти милях от Дрогеды. Таллиоллен, не слышал?
— Откуда-откуда? А вы, часом, не родственник Пэдди Линча? Ему сейчас около сорока, в Дроггеде живет.
Вот уж точно, Гиберния — остров маленький. Тут в кого ни плюнь, или родственником окажется, или его знакомым. Но что Пэдди делать в городе? Или случилось чего? Или все же это кто-то другой?
— Моего старшего брата зовут так… но… брат должен жить на ферме, родителям помогать, он же наследник.
Возница распрямился, тяжело вздохнул.
— Ладно уж, садись, но не в повозку, а рядом, на козлы. Если спросят, скажешь, что посыльный, господский багаж сопровождаешь. А лучше молчи, строй из себя идиота, островитяне всех нас такими считают. Отвечай на кельтском, они его все равно не знают. Шляпу с плащом сними, надень вот это. — Он достал какую-то старую, воняющую навозом накидку, в которой, вероятно, убирался на конюшне. — И не кривись, лучше послушай, какие у нас дела творятся.
Ехали долго. На выезде из города их остановили, солдаты проверили документы, перелопатили багаж, но ничего взять не посмели — все-таки багаж какого-то вельможи, имени которого Линч не запомнил, обладал, по-видимому, статусом неприкосновенности для загребущих солдатских рук.
Сам новоиспеченный капитан, как и было сказано, глупо улыбался, отвечал невпопад, за что удостоился презрительных взглядов, мол микки, он микки и есть, что с него, свиноподобного, взять. Пусть радуется, что посыльным взяли, на большее кельтская скотина не способна.
На размокшей дороге под холодным солнцем, сменившим черные дождевые тучи, под чавканье копыт и скрип несмазанных колес Линч узнал новости за прошедшие семнадцать лет.
То, что островитяне объявили Гибернию своей землей, он знал еще до того, как ушел в море. Ну объявили и объявили, в конце концов крестьянину не все равно, кому налоги платить?
Казалось бы. Если б этим все и ограничилось. Но нет, этого имперцам оказалось мало. Оказывается, именно сейчас стало безумно важно, как кельты молятся. То, что уж почти сотня лет прошла с того момента, когда осенила очередного императора гениальная идея — стать главой собственной церкви на своей земле, к этому уж все привыкли. Пролились тогда реки крови, но вроде как договорились, что кельты остаются в истинной вере.
Да, платят налоги чуть побольше, пустили на свои земли фермеров-островитян, но и только. Когда Линч уезжал из Гибернии, на Зеленом острове было спокойно. Люди распахивали плодородную землю, собирали урожаи, выращивали скот. Не все были богаты, но все были сыты.
А сейчас повозка ехала по грязным улицам когда-то ухоженных поселков, из домов выходили посидеть в лучах холодного зимнего солнца даже не бедняки — оборванцы в латаных-перелатаных одеждах. Вначале показалось, что все нищие с окрестных графств собрались к этой дороге, чтобы поглазеть на возвратившегося из дальних стран
